Как вы понимаете, все это рассуждение относится и к древнекитайскому даосизму, который тоже весь нацелен на вынашивание мистического «золотого зародыша».

Как странно! Мы постоянно налетаем на то, что не в состоянии своими совершенными мозгами людей третьего тысячелетия понять или даже просто охватить образы тех же Упанишад или Йоги, посвященные раскрытию сознания. И при этом мы свысока смотрим на «примитивные» и «первобытные» народы. А ведь именно в народной культуре источник всего. И даже если была какая-то первоцивилизация, откуда все пошло, и даже были «боги», все равно все хранилось в народе. И даже сейчас еще хранится, просто мы разучились это видеть.

И если «богов» не было, то как создали они такое, что тысячелетиями стоит выше возможностей понимания человека? И при этом ощущается истинным, то есть соответствующим действительности. Я могу сделать только одно предположение: они смотрели не так и не туда. Точнее, как раз наоборот: они смотрели именно туда, где хранится мудрость, и смотрели именно таким способом, каким она может быть увидена. Мы же изменили мировоззрение настолько, что видим лишь то, что важно в нашем мире, и не видим остальной мир. Как не видим воздух. Но ведь то, что мы его не видим, не значит, что его нет!

Смена направления жизни, а с ним и мировоззрения, очевидно, произошла очень давно. На Руси об этом говорит в конце двенадцатого века «Слово о полку Игореве»: «Ныне времена ся наничь обратиша». Времена оборотились наничь, и жизнь словно бы потекла вспять, все удаляясь от какого-то своего истинного состояния…

Этот же парадокс был замечен уже в ведийское время. Уже тогда люди с трудом понимали, как можно было рассмотреть такое, что видели творцы Вед. Поэтому сами Веды говорят про себя, что были созданы Риши – великими мудрецами древности, в каких-то смыслах равными богам. Именно это провозглашение Риши великими мудрецами показывает, как на их фоне оценивали себя читающие Веды и как менялось время, обращенное наничь.

Но были ли Риши? Возможно, и были. И все равно, даже в их головах эти образы откуда-то должны были взяться, вместе со словами, которыми они их записали или сказали. Впрочем, может быть, они не знали слов, которые говорили, они просто давали имена тому, что видели. И с именами появлялись слова и сказание.

Когда мы говорим о времени создания имен, мы говорим о времени рождения языка. И то небольшое филологическое образование, которое я когда-то получил, тут же начинает вопить: язык творит народ!

Но я задумываюсь над этой прописной истиной языковедения и прихожу к выводу – она родилась от отчаяния. Народ хранит язык. Это верно.

И язык творит народ, превращая людей в хранителей и носителей себя. То есть в своих друг для друга, потому что любой язык выделяет владеющих им из прочей людской массы в избранное сообщество, в своих, делая остальных чужими.

Но творится язык отдельными людьми. Когда-то кто-то должен употребить новое слово первый раз. И если оно подхватывается народом, творец забывается. Многие ли помнят сейчас, что слово «стушеваться» придумал Достоевский, а слово «совок» – Александр Градский?

Вот точно так же небольшое сообщество какого-нибудь монастыря, ведущее глубочайшее исследование психики или состояний сознания, налетает на повторяющиеся и в силу этого узнаваемые явления. И оно дает имена этим проявлениям сознания, по которым все сталкивающиеся в своем самопознании с этими явлениями, узнают их. И так рождается их язык, язык сообщества.