Ее безумие было временно излечено, она стала глуха к воплю города.

Сенатор Нара Оксам глубоко вдохнула, потянулась, размяла пробуждавшиеся мышцы, села на кровати для холодного сна и открыла глаза.

Утро. Небо цвета лососины, лучи оранжевого солнца сквозь стекла пузыря пентхауза, грани Алмазного Дворца, отсвечивающие кровью. Стеклянные стены приглушали шум столицы. Благодаря вживленным волокнам углерода стекло почти не дрожало, когда мимо пролетали вертолеты. Но город жил и шумел. Нара замечала мигающие огни вывесок, аэрокары вдалеке, разогревавшие воздух так, что возникало жаркое марево. Холодный сон действовал благотворно. Нара не чувствовала сонливости, глаза открывались легко, будто она закрыла их всего на мгновение.

Мгновение, которое продлилось…

Большой настенный дисплей в спальне показывал дату. С той поры, как она погрузилась в холодный сон, здесь, на столичной планете, миновало три коротких месяца. Это было загадочно и пугающе. Как правило, статические перерывы у сенаторов продолжались по полгода.

Значит, происходило что-то очень важное. К Наре Оксам возвратился тот тревожный звук, который она слышала на грани безумия. Она сделала запрос, желая узнать о состоянии своих коллег. Большинство из них уже прошли стадию оживления, остальные пробуждались. Весь Сенат разбудили по какой-то особой причине.

Как только сенатор Нара Оксам перешагнула черту у подножия ступеней Форума, именуемую Рубиконом, ее сразу словно окатило бодрящей волной политики, и эта волна смыла бесформенную тревогу, которую Нара ощутила, выходя из холодного сна.

Краешком сознания она уловила бубнящий голос обструкциониста от фракции наследуемой интеллектуальной собственности. Обструкционисту уже исполнилось восемьсот семьдесят, и его голос для сенатора Нары Оксам звучал расслабляюще и вне времени, как шум волн далекого океана. Еще дальше из наполненного эхом пространства вспомогательной аудиосистемы доносился размеренный гул: заседания комиссий, отрывистые звуки – проходили короткие конференции с представителями масс-медиа. Слышались и самоуверенные голоса тех, кто собрался на заседание Партии Верности. Ну и, конечно, шли дебаты в Большом Форуме. Их легко было отличить по особому, торжественному резонансу.

Нара моргнула и получила извещение о том, что на трибуне сейчас выступает сенатор Пурам Дрекслер. В крошечном уголке синестезического поля зрения Нары появилось его лицо – знакомые молочно-серые глаза и плавные, мягкие складки мясистого лица. Председателю Сената, занимавшему положение номинального главы парламента, по слухам, было больше двухсот пятидесяти лет (не считая анабиоза и прочих скидок на релятивистский возраст – не по имперскому абсолютному времени). Однако его на редкость старческое лицо никогда не казалось Наре настоящим. На Фатаве, планете, которую Дрекслер представлял в Сенате, хирургическое старение было так же модно, как омоложение.

Престарелый солон вяло откашлялся. Этот сухой звук был подобен тому, что возник бы, если бы кто-то медленно высыпал на стекло пригоршню щебня.

Поднимаясь по ступеням Форума, сенатор Оксам сложила в щепоть пальцы левой руки. Это был знак для включения связи с советниками. Другие голоса, звучавшие в инфоструктуре Сената, утихли. Ответственный секретарь просветил Нару относительно повестки дня.

После того как программа на день была утверждена, Нара спросила:

– Где Роджер?

Ритуал утреннего утверждения программы дня обычно проводил Роджер Найлз, ее консультант по особо важным делам. То, что сегодня она не услышала привычного голоса, взволновало Нару Оксам, и к ней вернулась прежняя тревога.