– Не бойтесь, с ней все в порядке. Она просто напугана. Это кровь овцы из нашего стада, а у нее самой только царапина на руке. Я ее перевяжу. Сидите, – успокоил он дочерей и работавших в кухне хранителей, не сводивших с него изумленных глаз.

Он плотно закрыл за собой дверь лечебницы, а когда девочки вновь увидели женщину-тень, крови на ней уже не было. Но, несмотря на это, выглядела она пугающе.

Она была молода, а ее бледная кожа еще не знала морщин, но волосы у нее были белыми, как у старухи. Прозрачные светлые глаза почти не выделялись на лице: их цвет напомнил Гисле дождевые облака. Гисле было едва ли не страшно смотреть на нее, но, однажды взглянув, она уже не могла отвести глаз. Женщина была странной… и красивой… ее красота походила на красоту Хёда. Мастера Айво тоже заворожила женщина-тень: в тот вечер, когда она впервые присоединилась за ужином к хранителям и дочерям, он придвинулся к ней и не сводил с нее глаз, словно сорока – с блестящей безделушки. Под его пристальным взглядом она не отвела глаз, но ее белые руки беспокойно задвигались, цепляясь за балахон.

– Глаза у тебя как стекло, – сказал он. – В них человек видит себя. Его красота – или отсутствие красоты – зрит прямо на него.

Гисла про себя сочинила мелодию, чтобы показать Хёду женщину-тень, если у нее будет такая возможность. Руна на ладони уже зажила. Ее линии теперь побледнели, но при этом казались толще, выпуклее. Гисла каждый день откладывала в памяти какие‐то сцены и подбирала к ним мелодии, чтобы однажды… спеть ему. Если она все‐таки решится.

Женщина-тень, белее снега, бледная будто лед, с головы и до пят. Откуда она взялась, мне неведомо, женщина-тень, белее снега.

Женщина-тень – хранитель Дагмар звал ее просто Тенью – была лет на десять старше Гислы и не годилась ей в матери. Но как раз эту роль она должна была сыграть для дочерей кланов. Дагмар рассказал, что она была пастушкой и пришла с полей, чтобы помочь с «новым храмовым стадом».

Хранители вынесли из одной комнаты хранившиеся там реликвии и вместо них расставили в ряд кровати. В ногах каждой кровати поставили по сундуку, чтобы девочкам было где хранить свои вещи, хотя у них почти ничего и не было. У Гислы имелись лишь руна на ладони да зеленое платье, в котором она приехала в храм. Тень не была ребенком, но ее кровать поставили в той же комнате, в дальнем конце, и приставили такой же сундук.

Затем хранители обрезали им волосы. Остригли все кудри и локоны, все рыжие, золотые, каштановые и черные пряди. Хранитель, которому доверили это дело, сжалился над ними и с разрешения мастера Айво не стал брить наголо, а оставил на головах короткую поросль. Тень тоже подстриглась, и ее тяжелые белые волосы упали на пол снежным покрывалом. Как ни странно, от этого их собственная утрата лишь стала горше.

– Хорошо хоть, что нас не остригли налысо, – сказала Элейн, плакавшая не меньше других, когда волосы упали к ее ногам.

– Хорошо хоть, что мы не похожи на хранителей, – согласилась Юлия. Она подняла с пола свою косу воина и отказалась ее отдавать. – Я ее заберу. Она моя. Буду хранить ее у себя в сундуке, – заявила она.

– Мы не похожи на них… но и на себя не похожи, – мрачно заметила Гисла.

При этих словах Тень и другие девочки удивленно обернулись к ней. Гисла отвечала на вопросы, если ей их задавали, но сама никогда не произносила больше двух слов подряд.

Их обмерили и пошили для них лиловые балахоны и белые платья со сборкой у шеи и на запястьях. Эти платья полагалось носить под балахоном всегда, когда они покидали здание храма – пусть даже затем, чтобы пройтись по парадной площади или по храмовому саду. На горе жили король, его стража и замковая обслуга, и девочкам нужен был явный знак отличия. Им запрещалось гулять без сопровождения, даже всем вместе.