В 1730 году престол заняла Анна Иоанновна – племянница Петра I, которой окружение прочило роль этакого марионеточного монарха. Чтобы избежать посягательств укорененных московских бояр на свою власть, она вернула столичные функции на берега Невы. Начиная с Анны Иоанновны, на протяжении ста лет каждый российский император видел строительство Петербурга по крайней мере как одно из важнейших дел своей жизни. При Елизавете Петровне Петербург превратился в город роскошных дворцов и соборов в стиле праздничного барокко. Главным достижением времен Екатерины II стало строительство гранитных набережных и множества мостов. Именно при ней Петербург стал настоящим каменным городом. Здания возводились по парижской моде в благородном, сдержанном неоклассическом стиле.
Золотой век императорского Петербурга пришелся на правление Александра I и первое десятилетие николаевского царствования. Именно от тех времен нам достались канонические образы города: гигантское Адмиралтейство, увенчанное шпилем; Дворцовая площадь, замкнутая зданием Главного штаба; стрелка Васильевского острова; площадь Искусств; Александринский театр и улица Зодчего Росси.
Любой тиран с замахом на всемирное господство намеревается построить столицу всего света. Например, Наполеон Бонапарт представлял себе Париж как мощный упорядоченный город, «новый Рим». Однако в 1814 году, после того как русский генерал Михаил Орлов составил условия сдачи Парижа и была принята капитуляция Франции, Наполеон очутился в изгнании: сначала на Эльбе, позднее – на острове святой Елены. От его грандиозных градостроительных планов остались, по большому счету, только улица Риволи и Триумфальная арка. В Петербурге же ничто не помешало выражать амбиции в камне и строить самые яркие образцы стиля ампир – так на французском звучит слово «империя».
Система петербургских площадей, перетекающих друг в друга, как Великие озера на границе США и Канады, могла возникнуть только при двух условиях. Во-первых, нужна была сильная авторитарная власть, которая обеспечивала почти тотальный контроль за обустройством города. Без нее самый центр оказался бы застроен более плотно и хаотично. Во-вторых, что-то подобное можно было реализовать только на больших свободных пространствах, которых не было в центрах старых городов Европы. Петербургские площади словно картины в раме. Зритель будто находится на полотне и смотрит на раму – фасады дворцов и государственных учреждений, символизирующие могущество империи. Исаакиевская перетекает в Сенатскую, та – в Дворцовую. Площадь Ломоносова сменяется площадью Островского, площадь Островского – площадью Искусств, площадь Искусств – Манежной и Конюшенной. Эта могучая «административная» красота окончательно сформировалась примерно ко времени смерти Пушкина – в конце 1830-х годов.
То, что происходило с Петербургом сразу после, долгое время казалось чем-то противоположным процессу застройки строгой имперской столицы. Распланированные еще в XVIII веке огромные территории стали быстро заполняться частными доходными домами, что называется, на любой вкус и кошелек.
Гете говорил, что архитектура – застывшая музыка; однако стоит признать, что музыка бывает разная. Есть Бетховен, Чайковский, Сибелиус, а есть Джон Леннон, Алла Пугачева, ансамбли народной песни. Архитектуру Петербурга второй половины XIX и первых лет XX века можно сравнить скорее с популярной музыкой, которая отражает предпочтения среднего, часто не особенно эстетически искушенного человека. В ней много пестроты и, как говорил Василий Розанов, «человеческой грязцы». Многие современники видели здесь драму. Казалось, массовое строительство несдержанно украшенных домов ничего не оставит от впечатляюще строгой столицы.