В свои тридцать три Стелла все еще оставалась девственницей. Волосы у нее были цвета пожелтевшей газеты, с остатками химии на концах, и концы эти, казалось, никогда не отрастали. День за днем она подкрашивала глаза одним и тем же голубым карандашом, отчего взгляд ее становился еще более унылым. Судя по всему, личной жизни у Стеллы не было совсем, и она с благодарностью цеплялась за любую мелочь, которой делилась с ней Джем. «Твоя сестра уже побывала у окулиста?» – с неподдельной тревогой интересовалась Стелла. «Как твоя подружка Лили ладит со своим новым бойфрендом?» (С Лили она даже не встречалась.) «Так какие все-таки обои выбрала твоя матушка?» С матерью Джем они тоже не были знакомы.

Джем и рада была бы сказать, что ей нравится Стелла, что она скучает без нее, но это значило бы солгать. Стелла всегда была для нее головной болью, а уж в дни, когда Джем чувствовала себя плохо, ей и вовсе требовалась вся воспитанность, чтобы хоть как-то отвечать на реплики Стеллы.

– Чудесно, просто прекрасно. – Джем натянуто улыбнулась и сделала вид, что роется в бумагах.

– Замечательно, – прошелестела Стелла, от души радуясь тому, что у Джем выдался удачный вечер. – А как твоя новая квартира? Ты по-прежнему в восторге от нее?

– Да-да, все просто замечательно. Я очень рада, что поселилась там. – Поддельный энтузиазм Джем стремительно иссякал.

У Стеллы зазвонил телефон, и Джем с облегчением перевела дух. Перед глазами вновь замелькали кадры вчерашнего вечера, так что щеки у Джем ощутимо заалели. Смит купил ей пионы. Он действительно купил пионы – самые любимые ее цветы. Как только он протянул ей букет, робко промолвив «в знак признательности за ужин», Джем тут же поняла, что это он. Сомнения развеялись раз и навсегда. Двое мужчин стояли перед ней на кухне. Смит, слегка утомленный, но такой изящный в сером костюме и сиреневой рубашке, и Ральф – мешковатый, ужасного покроя свитер и заношенные джинсы, которые другой постыдился бы надеть.

– Помочь тебе с готовкой? – спросил Смит, в то время как Ральф вразвалочку вышел из кухни и устроился в гостиной перед телевизором. Два – ноль в пользу Смита.

Наконец они уселись за стол. Квартира успела пропитаться запахами кокосового масла, кориандра и чеснока, но сильнее всех был аромат тайского риса. Ральф и Смит пришли в восторг от ее карри.

– Ничего вкуснее в жизни своей не ел! – возвестил Ральф.

– Такого даже в ресторане не найдешь! – согласно кивнул Смит.

Когда поток комплиментов иссяк, потребовалось несколько банок пива, чтобы подмазать разговор. Джем принялась расспрашивать парней про их жизнь.

Оказалось, что Смит работает в Сити, на пиар-компанию, которая сотрудничает в основном с финансовыми учреждениями. До этого он был биржевым маклером, но работа вымотала его до предела, и Смит перешел в свою нынешнюю компанию, пожертвовав при этом солидным заработком. Впрочем, как поняла из разговора Джем, он и на новом месте получал раза в четыре больше нее. На Алманак-роуд Смит прожил восемь лет – купил здесь квартиру на деньги, которые заработал на бирже. Почти сразу сюда вселился и Ральф.

К своему величайшему удивлению, Джем узнала, что Ральф был художником. Он никак не вписывался в тот образ художника, который существовал в ее воображении. До этого ей не раз приходилось задаваться вопросом, чем именно Ральф зарабатывает на жизнь, тем более что он почти никогда не выходил из дома. Оказалось, что он занимается разовыми подработками в качестве графического дизайнера. Доход у него, судя по всему, был просто мизерным – хватало лишь на жизнь, на пиво да на редкий косячок с марихуаной. По тону чувствовалось, что ему не нравится говорить о своей незадавшейся карьере. Когда-то Ральф был звездой среди однокурсников по Королевскому колледжу искусств. Картины, которые он демонстрировал на защите диплома, с восторгом встретили и критики, и публика. Ральф показал Джем небольшой альбом, в который были вклеены вырезки из газет, посвященные его дебюту. Статьи перемежались такими фразами, как «выдающийся талант», «настоящий гений», «новая звезда своего поколения». Потом прошло несколько нашумевших выставок, и Ральфу удалось продать ряд своих картин за цену, которая в то время казалась ему просто заоблачной. А затем наступило затишье. На страницах газет его потеснили «новые звезды своего поколения», и Ральф уже выставлялся не в галереях, а в винных барах и вестибюлях гостиниц.