Настя попыталась ответить. Губы разжались, но пересохший язык занимал во рту слишком много места. – Пи… – с трудом выдавила она и обессилела.

– Тебе утку?

– Воды.

Женщина поднесла к губам чайную ложечку. Настя жадно выпила прохладную влагу. Язык принял нормальные размеры, и стало легче дышать.

– Еще.

– Может, соку?

– Воды.

Женщина дала ей еще ложечку и встала: – Пойду, позову твоих родителей. Ты пока в реанимации, но самое страшное уже позади. Тебя прооперировали. Сюда посторонним нельзя, но им разрешили в порядке исключения, уж очень просили.

Вот небо. Облако. Вот мама, – думала Настя, вглядываясь в измученное лицо Галчонка. Мысли рождались коротенькими, быстро уплывая. – Я живая. Я в больнице. Мне не больно.

– Доченька, как ты? – Мать опустилась на колени у кровати и заплакала.

– Ну-ну, хватит. Главное, жива. – Отец поднял мать с колен. – Не расстраивай ее.

Пошла медсестра.

– Повидались? Теперь уходите, а то у меня будут неприятности. Через пару дней переведем ее в палату, тогда можете даже ночевать.

Соседкой по палате, куда поместили Настю после реанимации, оказалась пожилая женщина, перенесшая операцию на желудке. Она любила поговорить и надолго занимала внимание Настиной мамы, остававшейся теперь на ночь. Для Насти это было большим облегчением. Ей не хотелось отвечать на нескончаемые вопросы матери и о чем-либо спрашивать ее саму. Она часами лежала молча, делая вид, что дремлет, и открывала глаза только когда предстояли процедуры. Она чувствовала, что ей предстоит узнать что-то страшное и потому пыталась оттянуть неизбежное, пока у нее не появятся силы справиться с новостями. А больше всего ей хотелось, чтобы ничего этого не было вообще: пусть бы вернулось утро, когда она беспечно вышла со двора и направилась к школе, – и чтобы никто ее не окликал, и не заталкивал в страшный автомобиль.

Первые дни к ней никого не пускали. Настя была этому только рада. На вопросы матери, хочет ли она повидать своих друзей, рвущихся ее проведать, она отрицательно качала головой. Такое безразличие пугало Галчонка, но врачи посоветовали ей не настаивать, подождать, пока дочь не придет в себя, ведь она пережила такое потрясение.

Через пару дней после перевода в общую палату Насте сообщили, что с ней хочет побеседовать следователь. Настя приготовилась увидеть строгого мужчину с пронзительным взглядом, но в палату вошла симпатичная женщина средних лет в форме, на которую был наброшен белый халат. Приветливо поздоровавшись, она попросила Настину соседку ненадолго покинуть их. Галчонка в это время тоже не было, ей зачем-то приспичило на кафедру. Настя осталась со следователем одна.

– Расскажи мне, девочка, все, – ласково обратилась к ней женщина. – Не бойся, эти люди никогда больше не причинят тебе зла.

– Я не боюсь. – Настя внезапно почувствовала доверие к собеседнице. – Я все расскажу, с самого начала.

И она рассказала. Про сломанную рогатку и происшествие в автобусе, из-за которого ее хотели похитить три жутких типа, – и что в одном из них она узнала брата пацана, подстрелившего птичку. Следователь внимательно слушала и время от времени что-то записывала.

– К вам никто из них не обращался? – спросила она, когда Настя закончила. – Кто-нибудь из родных этих ребят или знакомых. Ни о чем не просили?

– Нет, – покачала головой Настя.

– А к твоим родителям? Они тебе ничего не говорили?

– Нет.

– Если обратятся, не вступайте с ними ни в какие переговоры и сразу дайте мне знать. Я оставлю на тумбочке свой телефон.

– Они что – на свободе? Я думала, их поймали. Они убежали?