Папа был не в духе, с кухни слышались его раздраженное бормотание и звяканье ложки о край чашки. Когда он злился, добавлял в кофе сахар, а потом яростно его размешивал. Пил кофе, морщился и половину чашки выливал в раковину. А оставшуюся половину доливал кипятком.

– Нет, ну ты представляешь? Где у них были глаза в этот момент? А главное, я же тоже читал этот макет перед печатью! И не заметил…

– А что стряслось-то? – спросила я, входя на кухню. Обвела сонным взглядом родителей и зевнула.

Папа, уже одетый в офисный костюм, сидел на стуле у окна и гладил рукой галстук, задумчиво глядя в газету. «Да-да, большинство нормальных людей не читает по утрам газеты, только не мой отец. Он работает главвредом и всегда читает то, что совсем недавно и так читал, перед тем как поставить материал в печать».

– Да вот! – он протянул мне листок и ткнул в поздравление с Восьмым марта от администрации города.

Я бегло прочитала и не нашла там ничего страшного. Вернула газету и пожала плечами.

– Тоже не заметила?

– Не-а.

– Ну вот же, описка: «админисрации города», мне уже звонили из департамента образования и из этой самой «админисрации»… Ну как такое можно пропустить?

Мама хихикнула и получила от отца гневный взгляд из-под бровей. «Понятно. Не только у меня проблемы с начальством…»

В школе Никиту я старательно игнорировала и смотрела в его сторону только тайно, когда никто не видел. Ника не пришла.

– Не занято?

Я подняла глаза. Возле парты стояла Настя Лапшинова, мальчишки из компании, в которой она тусовалась, называли ее Лапша. Я покачала головой.

– Сяду тогда с тобой, ок?

– Ок.

Лапшинова болтала без остановки: про какие-то брюки, которые на ней не застегнулись, про футболку с «Оно», про то, что Воробьева Ленка совсем ее достала своим тупым подражанием. Зачем одевается так же, как она? И стрелки такие же нарисовала. Должен же быть у нее свой собственный стиль, зачем слизывать у других?

Ясно, поссорились, теперь Лапшинова ищет себе новую подружку на время, пока не помирятся. Я задумалась о том, что мы с Никой никогда не ссорились по таким пустякам. Нам, наоборот, нравилось быть похожими. Иногда нас называли сестренками. Пожалуй, я бы хотела, чтоб у меня была такая сестра. В прошлом году мы покрасились в фиолетовый, вот смеху-то было!

Я тогда влюбилась в Рому из одиннадцатого «Б» и хотела выглядеть так, чтобы он сразу обратил на меня внимание. Рома перевелся к нам из другой школы, как поговаривали, ради Кати, танцевальной звезды, которая долго мотала нервы завучихе розовыми волосами. Тогда-то Ника и предложила:

– Давай тебя тоже покрасим! В фиолетовый!

– Да ну, что-то мне страшно.

– Ну хочешь, я с тобой?

– Даже не знаю…

– А кто знает? О! Точно.

Ника достала телефон, потыкала в кнопки, а потом приложила трубку к уху:

– Тетя Нина?

Я округлила глаза, зашептала: «Ты что, звонишь моей маме?», Ника приложила указательный палец к губам и продолжила:

– А можно нам с Варей покраситься в фиолетовый? Не, бальзамом. Он смоется через месяц. А если только прядки? Ага… Моя мама? Конечно, разрешила. Ага, спасибо.

Я чувствовала, что вот-вот упаду в обморок. Она что, разрешила? Поверить в это было невозможно, но Ника, победно улыбаясь, кивнула.

– Осталось самое сложное.

Улыбка сошла с ее лица. Ника почесала тонкий нос, подумала минутку и набрала еще один номер:

– Ма, привет! Варьке мама разрешила прядки покрасить бальзамом, можно и мне? Ну, пожалуйста, ма! Он смоется через неделю… Ну, мамочка! Пожалуйста. Да я что угодно сделаю. Ну хочешь, посуду помою? Или… унитаз? Фу, только не унитаз. И пропылесошу… Ладно. И мелкого заберу пораньше. Окей. Ну мам! Ну чего ты сразу забеспокоилась-то? Варьке мама разрешила. Ну хочешь, позвони! Да хоть сатане позвони!