Тем временем Пегги с экрана запела:

– О, Господи, твоя воля, – застонал Макс, однако…

Однако поющая так прекрасно подчеркивала каждое слово немудреной предвыборной песенки каждым дюймом изящного, стройного тела!

– Так. Свяжусь-ка я с «Дуайтом Д. Эйзенхауэром», да поскорее. Пусть приступают, – решил он, не сводя глаз с экрана.

– Не робей, Макс! – подбодрил его Леон. – Знай, я вынесу решение, что ты действовал строго в рамках закона, на этот счет можешь не волноваться!

– Дай сюда вон тот красный телефон, – велел Макс. – Защищенная линия, только для совершенно секретных указаний Верховного главнокомандующего! Неплохо, а? – похвастал он, принимая от генерального прокурора ярко-алый аппарат. – Позвоню генералу Томпкинсу, а он передаст приказ на борт корабля. Жаль, Брискин, жаль, – добавил он, в последний раз взглянув на экран, – но ты сам виноват. Нечего было фокусничать: ишь, выборы ему подавай!

Тем временем девица в серебристом платье отпела свое и ушла, а на ее месте появился сам Джим-Джем Брискин. Макс на секунду замешкался.

– Привет, привет, дорогие мои товарищи! – заговорил Брискин и поднял руки, прося тишины.

Загодя записанные на пленку овации – уж Макс-то знал, что никакого зала со зрителями там, в дальнем космосе, нет, – ненадолго утихли и вновь загремели в полную силу. Брискин, приятельски улыбаясь в камеру, терпеливо ждал их завершения.

– Надувательство, – проворчал Макс. – Публика-то фальшивая! Хитер, стервец, хитер, и штаб у него дело знает. Готов спорить, его популярность растет как на дрожжах!

– Точно, Макс, – согласился генеральный прокурор. – Растет с каждой секундой.

– Товарищи, – серьезно, без тени улыбки начал Джим Брискин с телеэкрана, – думаю, все помнят: поначалу мы с президентом, Максимилианом Фишером, превосходно поладили.

Макс замер, так и не сняв с рычагов телефонной трубки: Джим-Джем говорил сущую правду.

– Но затем, – продолжал Брискин, – разошлись во мнениях по вопросу власти. Верховной власти и злоупотребления ею. Для Макса Фишера пост президента – всего-навсего инструмент, орудие удовлетворения его собственных, личных амбиций. Нет, я искренне верю, что во многих отношениях его стремления и цели вполне благородны: Макс в меру сил старается поддерживать заданный «Уницефалоном» политический курс… однако какими средствами? Средства – это уже совершенно иной вопрос.

– Вот! Полюбуйся, Леон, послушай, – проворчал Макс, а про себя подумал: «Что бы этот клоун там ни говорил, я службу не брошу и никаких помех не потерплю. Исполню служебный долг до конца. Стал бы он президентом, как я, – сделал бы то же самое».

– Закон, – вещал Брискин, – должен блюсти даже президент. Сколько бы у него ни было власти, власть вовсе не ставит его над законом. Закон превыше всего, – объявил он, подчеркнув сказанное многозначительной паузой. – Однако, как мне известно, в эту минуту ФБР, согласно прямому приказу ставленника Макса Фишера, Леона Лайта, предпринимает попытки закрыть мои телестудии, заткнуть мне рот. Таким образом, Макс Фишер вновь злоупотребляет властью, превращая органы охраны правопорядка в орудие удовлетворения личных…

Макс поднял телефонную трубку.

– Помначштаба генерала Томпкинса по связи, – немедля откликнулись на том конце провода. – Слушаю вас, господин президент.

– Помнач… чего? – переспросил Макс.

– Командующий службой связи при штабе генерала Томпкинса, армия 600-1000, сэр. Нахожусь на борту «Дуайта Д. Эйзенхауэра», говорю с вами через ретранслятор на орбите Плутона.