Вздохнув достаю из шкафа чистый стакан, наливаю в него остатки воды из бутылки и протягиваю ему.

— Ты ел что-нибудь, кроме печенья?

Он берет пакет с печеньем, заглядывает во внутрь и задумчиво хмурится. Потом смотрит на меня с раскаянием.

Конечно, зачем я вообще его спросила?

— Хорошо, тогда я приготовлю нам что-нибудь вкусненькое!

Когда он благодарно улыбается мне, я беру пакет с печеньем из его рук и тянусь к другому стакану с водой на столе.

— А ты пока можешь принять душ и надеть свежую одежду, хорошо?

— Если это нужно?

— Да, папа, нужно!

Чтобы подчеркнуть свои слова, я немного приоткрываю окно.

— Ладно-ладно, я понял… — ворчит он и встает.

На кухне, заглянув в холодильник, я вижу, что папа почти не притронулся ни к чему из того, что я купила для него несколько дней назад.

Не хватает только йогурта и кусочка салями.

Мое горло сжимается, и я борюсь со слезами, которые щиплют глаза. Но я не могу сейчас плакать.

Я должна быть сильной — ради папы. Моя печаль только еще больше усугубит его положение. А этого никак нельзя допустить, потому что у нас почти нет пространства для маневра! Поэтому решительно берусь за приготовление чего-то вкусненького.

Я нахожу в морозилке порцию жаркого и разогреваю его. К нему готовлю микс-салат из белокочанной капусты, помидоров, перца и сладкого корна. Отрезаю несколько ломтиков хлеба двухдневной давности, поджариваю их на сковороде, смазываю маслом и посыпаю свежей зеленью.

Как раз когда стол накрыт, папа выходит из ванной.

Его волосы еще немного влажные, но, по крайней мере, он расчесал их так, что они больше не торчат из головы в разные стороны.

Он даже побрился.

Удовлетворенно улыбаюсь.

— Ты отлично выглядишь, — говорю и прижимаюсь поцелуем к его чисто выбритой щеке — Садись, ужин готов.

Судя по тому, как папа уминает свою порцию, он, должно быть, действительно проголодался.

Эта чертова депрессия!!!

Мой папа тает на глазах, потому что не может заставить себя что-то сделать, когда ему плохо.

— Ты хорошо готовишь, все очень вкусно, — хвалит он меня между жеваниями.

—Спасибо. Я могла бы готовить это для нас каждый день?

Папа быстро откладывает вилку и берет меня за руку.

— Мы уже прошли через это, Мишель. Я не хочу этого. Хочу, чтобы ты жила своей собственной жизнью. Я справлюсь!

— С печеньем и бутылкой воды? — возвращаю давление его пальцев на его ладонь — Папа, ты часть моей жизни. Ты не хочешь переезжать ко мне — хорошо, я принимаю это. Но разве мы не можем по-прежнему есть вместе каждый день? Готовлю ли я на двоих здесь, с тобой, или только для себя дома — разницы нет!

— Это слишком много для меня. Мне нужны покой и тишина!

Да, так было с тех пор, как умерла мама…

Они были общительными и много чего делали вместе.

После ее смерти папа замкнулся в себе, с головой ушел в работу и погрузился в нее.

Я позволяла ему уходить в себя, потому что он общался со своими сотрудниками в своей компании. Но теперь, когда у него ее больше нет, все, что у него осталось, — это тишина и покой.

Это нездорово.

И он сам нездоров.

Я не могу позволить ему полностью уйти в себя. Потому что иначе его потеряю!

С тяжелым сердцем вношу компромиссное предложение:

— Тогда хотя бы раз в два дня. Я буду готовить большие порции, чтобы ты мог разогреть остальное а следующий день. Но… — отпускаю его руку и предупреждающе поднимаю палец — Ты действительно должен делать это в те дни, когда меня здесь нет, а не просто есть печенье или что-то в этом роде!

Мой отец со вздохом откидывается в кресле.

— Я серьезно, папа. Либо так, либо я найму службу питания благотворительной организации, которая будет приносить тебе что-нибудь каждый день и следить, чтобы ты был в порядке!