Альфа возвращается с вязанкой кедровых дров, от дурманящего запаха которых аж кружится голова. Заметив прикорнувшую у стены ловушку, он усмехается:

– Так вот кто унёс ловушку! А я было подумал, это океан.

В буфете нашлась песочного цвета скатерть и тарелки с оленями и коричневым папоротником по краю. Я не могла оторвать от них глаз всё то время, пока света из окна было достаточно, чтобы их освещать. Приготовленная банка с надписью «жаркое из телёнка» и три отваренных в подсоленной воде краба, смиренно ждут своего часа посередине стола, укрытого жёлтой тканью.

– Да тут целый пир! – с восхищением комментирует мои хлопоты Альфа.

Но его игривый настрой мгновенно сменяется чем-то другим. Через мгновение мне кажется, что он вот-вот сбросит дрова на пол и подойдёт ко мне, но Альфа, словно одёрнув себя, отворачивается и аккуратно складывает их у стены на пол.

От разочарования то ли в нём, то ли в себе мне аж больно.

– Знаешь, мне жаль, что я не такая, как другие девушки, – внезапно выпаливаю то, чего не собиралась. – Ну, в смысле, не умею быть… всё делаю невпопад и ничего не помню о том… короче, несексуальная я.

Он едва слышно хмыкает.

– Ты ела? – ласково спрашивает.

– Нет, тебя ждала.

Альфа снова окидывает стол взглядом и от выражения его лица в комнате как будто светлеет.

– Там должна быть где-то свеча… в буфете, – неуверенно припоминает он.

– Правда? – подпрыгиваю я. – Где?

– Посмотри в верхнем шкафчике… кажется, там я её видел.

Как только стол и вся комната озаряются мягким жёлтым светом, Альфа подходит ближе и берёт в руки мой блокнот. Я напрягаюсь.

– Знаешь, я могу нарисовать по памяти чьё угодно лицо. А твоё – нет. Только глаза. Интересно, почему? – спрашиваю.

Альфа не сразу отрывает взгляд от свободного изображения себя же в моём блокноте и смотрит на меня в упор.

– Говоришь, несексуальна?

Мне аж не по себе от вопроса и не совсем понятен сложный ход его мыслей.

– Ты сражаешь другим. И на совсем ином, куда более опасном уровне.

Он подходит ко мне и наклоняется. Я успеваю заметить, как закрылись его глаза, прежде чем лицо исчезло из моего вида. От того, как глубоко и как неспешно, с чувством, он вдыхает воздух где-то у меня за ухом, у меня самой закрываются глаза и маяк словно начинает вращаться вокруг своей оси.

Новое, незнакомое чувство наполняет меня, одурманивает. Мне начинает казаться, что я не могу удержаться на ногах – с такой силой меня раскачивает.

– Я так и думал, что ты найдёшь эту ванную! – усмехается внезапно охрипший голос Альфы всё там же – у меня за ухом. – Поделишься шампунем, Чистюля?

– Угу, – только и могу что промычать.

– Догадалась и мне согреть воды?

– Ну разумеется, Ваше Сиятельство! – понемногу прихожу в себя и я.

Пока он моется, новые, совершенно не свойственные мысли толкаются в моей голове, провоцируя возбуждение по всему телу. Дверь тонкая и не закрывается, а за ней он – мокрый и ничем не защищённый, не укрытый. Мне до одури, до умопомрачения хочется заглянуть в огромную щель между дверной коробкой и самой дверью, и чтобы сдержаться я придумываю себе занятие – хлеб.

В жёлтом пакете с надписью «рис» оказалась вовсе не крупа, а мука. В том же шкафу нашлось и маленькое сито. Прокалив муку на противне и просеяв её от мелких чёрных козявок, я смешала её с водой, принесённой Альфой из ручья, и налепила тонких лепёшек, диаметром с мою ладонь. В какой-нибудь другой жизни, я может быть, и не стала бы никогда есть хлеб из муки, в которой жили насекомые, но в этой жизни хлеб – это такой деликатес, который во сто крат дороже крабов, моллюсков и красной рыбы.