«Ни за что не пойду больше в школу!» – сказала себе Нина, сошла по ступенькам на землю и свернула в сторону парка.

Она не могла дать себе отчет в том, почему через сорок минут она оказалась вовсе не у огороженного со всех сторон фигурной решеткой своего фешенебельного дома, а в старом, хрущевском, заросшем тополями дворе ее детства. Теперь в этом доме на пятом этаже пустовала квартира ее родителей, полная знакомых с детства запахов и старых вещей. Муж говорил, что надо пустить в нее квартирантов, но она не сделала бы это ни за какие деньги. Каким-то непостижимым образом она чувствовала себя здесь в убежище под защитой некоего духа, обитавшего в этих стенах еще с той поры, когда она была маленькой. Если бы в этой квартире хоть на два дня поселились незнакомые люди, это странное чувство могло бы исчезнуть. «Плевать на деньги! – думала она. – Пусть все останется так же, как раньше!»

В небольшой спаленке стоял ее письменный стол, в большой комнате оставался темный польский гарнитур, за которым родители стояли ночами в очереди в мебельном магазине. Нина тогда училась классе в пятом, и у всех ее подруг в квартирах стояли обычные столы, стулья и гардеробы. Выкупленный по открытке гарнитур «жилая комната» казался ей верхом совершенства всей мебельной промышленности. И сейчас еще за стеклянными дверцами шкафов пылились хрустальные кубки, вазочки разных фасонов и размеров, которые с такой любовью когда-то покупала ее мама. На одной из полок скромно стояли сложенные грудой черные керамические чашечки для кофе – покупка самой Нины с первой повышенной стипендии. На полу лежал красный ковер восточного орнамента – такие ковры лежали или висели тогда во всех московских домах. Их покупали вовсе не в ковровых магазинах, а распространяли передовикам производства через профсоюзы. При переезде на новую квартиру она хотела забрать ковер с собой и постелить его в спальне, но муж категорически не разрешил ей вынести из квартиры ни одной вещи.

– Не потерплю, чтобы в моем новом доме хоть что-нибудь напоминало это совковое убожество, – сказал он, а она не решилась напомнить ему, что здесь они прожили вместе с родителями несколько первых лет после свадьбы, и это были вовсе не худшие годы в их жизни.

Ключ легко повернулся в замке, Нина вошла. В коридор пробивался сноп солнечного света из-за наполовину прикрытой двери в комнату, в нем кружились пылинки, потревоженные возникшим сквозняком. Нина сделала два шага и оказалась в этом луче. В комнате было все так же, все по-прежнему стояло на своих местах, только подоконники, лишенные привычных растений из-за того, что некому было их поливать, выглядели голо и неуютно.

«Надо принести несколько цветов в горшках, – подумала Нина. – Раз в три дня буду приходить сюда». И эта простая мысль подняла в ее душе неожиданную, но огромную волну смятения. Ей показалось, что это не вполне осознанное желание только шаг к чему-то гораздо более существенному, непонятному и страшному, что ждет ее впереди.

Она немного посидела на диване, прошла в кухню, проверила, есть ли в кранах вода. И тут зазвенел звонок, обычный телефонный звонок старого чешского аппарата, стоявшего на тумбочке в прихожей. Нина вздрогнула, почему-то испугавшись, но тут же прогнала подальше глупый страх. «Это может быть только Пульсатилла, – подумала она. – Муж всегда звонит на мобильный». И правда, в телефонной трубке зазвенел, как всегда бодрый, голос подруги.

– Видела, как ты вошла! – начала она. Квартира Пульсатиллы располагалась на первом этаже, а окно кухни находилось как раз рядом с дверью в подъезд. Никто и ничто не могло укрыться от Пульсатиллиных глаз, если она была дома. Где, как не у кухонной плиты, проводит время среднестатистическая женщина, имеющая детей и привыкшая жить своим трудом? Как раз там, откуда Пульсатилле было все видно.