– Как вам объяснили происшедшее? – спросила я, избегая прямого ответа. – Как погиб Роман?

– Они сказали, что он подорвался на гранате.

– В самом деле?

– Ну да. Поэтому, сказали, от него… мало что осталось, вот и пришлось кремировать.

Слова давались несчастной матери с трудом, но она все же говорила, и я почувствовала к ней благодарность: отец Петра Терехина вообще отказался со мной беседовать, и это можно понять!

– Так он не один, что ли? – снова спросила Дарья, так как я слишком долго молчала, размышляя над ее словами. – Рома-то мой – не один такой?

– Похоже, не один, – ответила я.

– И сколько их?

– Как минимум пятеро – вместе с Романом.

Между нами повисло длительное молчание. В сущности, говорить было больше не о чем, но я сама не решалась прервать тишину и попрощаться – мне казалось, это выглядело бы бездушным.

– Сделайте что-нибудь, – вновь заговорила Дарья голосом, в котором чувствовалась надежда. – Сделайте так, чтобы кто-то получил наказание за то, что произошло, пожалуйста! Я ведь не поверила, что с Ромой такое случилось. Он всегда был аккуратным мальчиком, спортсменом, потому-то я и в армию его безбоязненно отпустила, думала, станет самостоятельным, чему-то полезному научится… Да и сам он хотел служить, откосить и не думал даже! Не мог он «неаккуратно обращаться с гранатой» – никак не мог! Вы хотя бы попытаетесь?

– Попытаюсь, – пообещала я, чувствуя растущую уверенность. – Обязательно попытаюсь!

– О чем это вы таком говорили? – спросила Лариска, как только я повесила трубку. – Какие-то ужасы опять, да?

– Понимаешь, Ларис, – задумчиво ответила я, – в одной и той же военной части на погранзаставе слишком часто погибают или пропадают солдаты. Мы уже пятерых насчитали. Самое непонятное то, что двоих ребят доставили в цинковых гробах, а вот этого кремировали на месте, хотя, на мой взгляд, в этом не было никакой необходимости. Последние мальчики, по словам командования, застрелили друг друга. Чему они там учат призывников, раз они сами себя калечат, спрашивается? Что-то тут нечисто… А еще один парень, оказывается, в день смерти этих двоих сбежал из части, о чем никто не потрудился сообщить родителям!

Лариска глядела на меня широко распахнутыми глазами и трясла головой, словно пытаясь стряхнуть невидимую пыль с туго накрученных локонов.

– Слава богу, у меня только девчонки! – пробормотала она. – Слава богу!

Уже во второй раз за короткое время я слышала подобное. Кто же произнес эту фразу в первый раз? Ах, да – Инга Шацкая! Если я правильно помню, она дословно сказала: «Надо девочек рожать».

– Так как вам кажется, мы могли бы получить разрешение на повторную эксгумацию тела Ивана Смолянинова? – спросила я Карпухина, изложив ему все, что узнала за последнее время.

– На повторную эксгумацию? Ну-у-у, даже не знаю, – протянул он. – Уж больно свидетель ваш неадекватен! Будь этот, как его…

– Смолянинов.

– Вот-вот, будь он нормальным…

– Но психиатр говорит, что он совершенно нормальный! – перебила я майора. – Человек находится в глубокой депрессии, но он не псих.

– Это, пардон, придется доказывать сначала прокурору, а потом и суду, – рассудительно заметил Карпухин. – Показания Смолянинова легко подвергнуть сомнению.

– Какому сомнению? Если у парня отсутствуют внутренние органы…

– Вот оно!

– Что – оно?

– Ключевое слово, Агния: «если»! Вы уверены, что дело обстоит именно так, что это не бред шизофреника?

– А показания ветеринара? Он чувствует себя виноватым в том, что не помог соседу в тот, первый раз, поэтому, полагаю, сейчас согласился бы свидетельствовать в его поддержку.