Он ввел Егора в гостиную и закрыл дверь.

– Что ты увидел?

– Он умрет через две недели, – сказал Егор.

– От чего?

– Что-то с мозгом, – пожал плечами Егор. – Я не смог понять что.

– С мозгом? – спросил Никитин. – Не с сердцем?

– С мозгом, – повторил Егор. – Он упадет прямо на совещании директоров. До больницы не довезут.

– Похоже на инсульт, – сказал Никитин.

– Похоже, – согласился Егор.

Никитин пристально посмотрел на него.

– Ты сегодня так спокоен, – заметил он. – Обычно ты реагируешь иначе.

– Да, – отозвался Егор. – Обычно, но не сегодня.

Никитин хотел что-то сказать, но промолчал.

– Подожди меня здесь, – распорядился он. – Я скоро.

Оставшись один, Егор не стал садиться в кресло, как было у них заведено, а встал у окна. Он так торопился покинуть эту квартиру, что не мог больше выносить вида ее стен и мебели. Все, что ему хотелось, это выйти туда, на залитую солнцем улицу, и раствориться в толпе прохожих. Он догадывался, что просто раствориться ему не удастся, что ноша, возложенная на его плечи, все равно выделит его из числа прочих и возведет на то место, которое ему причитается. И, прислушиваясь к себе, он понимал, что ничего не имеет против этого возведения. Но ему нужно было время на осознание того, где находится его место и каким образом он может его занять. И чем быстрее он покинет квартиру Никитина, тем раньше сможет начать поиски.

И потом, Горин ждал, что профессор выполнит свою часть договора и даст ему адрес отца. Егор не знал, в какой точке мира скрывается его отец, – на все его предыдущие расспросы Никитин отвечал молчанием. Но где бы ни находилась эта точка, Егор готов был отправиться к ней немедленно. Помимо прочих соображений, ему особенно крепко засело в голову одно: только отец способен все объяснить и помочь ему определиться с выбором единственно верного пути. А значит, найти отца было первостепенной задачей.

Вопреки обещанию, профессор явился не скоро. Должно быть, утрясал дела с клиентом. Егор старался не думать об этом: это все его не касалось. Он здесь лишь посторонний, волею судьбы задержавшийся на некоторый промежуток времени. Соответственно, он должен вести себя как посторонний, ничем не выказывая своей близости ни к профессору Никитину, ни к его занятиям.

Скрипнула дверь – вернулся профессор.

– Извини, – сказал он торопливо, – дела.

– Ничего, – сказал Егор.

Они встретились взглядами, и профессор отвернулся.

– Итак, – сказал он, падая в кресло и закуривая, – ты не изменил своего решения.

«Он словно насмехается надо мной», – подумал Егор.

Не поддаваясь овладевавшему им раздражению, но и не садясь в кресло, на которое кивком головы указал Никитин, он покачал головой.

– Не изменил.

– Жаль, – сказал профессор. – А я надеялся…

– Напрасно надеялись, – перебил его Егор.

– По-видимому, – согласился профессор.

Он с силой выпустил дым и улыбнулся, обнажая свои крепкие, коричневые по краям зубы.

– Что ж, мы с тобой хорошо поработали. Надо это признать.

Егор промолчал, косясь на его худые, жилистые руки.

– Надеюсь, мы будем видеться.

– Не в этой жизни, – вырвалось у Егора.

Профессор с удивлением посмотрел на него, и Егор тут же выбранил себя за свою вспышку. Нельзя давать волю чувствам! Чего доброго, Никитин сочтет его желание получить свободу за слабость и попытается уговорить его остаться. Что его попытка ни к чему не приведет, Егор был уверен. Но он не был уверен, что сумеет сохранить спокойствие во время новых словопрений, и потому ему следовало удалиться как можно быстрее, а не увязать в сетях обещаний, а возможно, и угроз Никитина.