– Он ждет, – говорит старик, кончик кисти парит над фигуркой в руке. – Там, внутри. – Движение головы.

Ямадзаки видит, что картон был недавно укреплен трубами пневмопочты, система определенно воспроизводит традиционную для Японии каркасную архитектуру, трубы стянуты мотками видавшей виды полимерной ленты. В этом маленьком пространстве слишком много предметов. Полотенца и одеяла, кастрюли на картонных полках. Книги. Маленький телевизор.

– Там, внутри? – Ямадзаки указывает на то, что, по его предположению, является еще одной дверью и напоминает ход в кроличью нору, скрытый от посторонних глаз засаленным квадратом желтого, дынного оттенка одеяла на пенной основе, вроде тех, что дают в капсульных отелях.

Но кончик кисти опускается, касаясь модельки, старик целиком сосредоточился на работе, так что Ямадзаки остается только проползти на четвереньках через крохотное до нелепости помещение и отдернуть в сторону край одеяла.

– Лейни-сан?

Что-то похожее на смятый спальник. Запах болезни.

– Ну? – хрип. – Давай сюда.

Сделав глубокий вдох, Ямадзаки заползает внутрь, толкая впереди себя ноутбук. Когда дынно-желтое одеяло падает, снова закрывая вход, яркий свет просачивается сквозь синтетику ткани и тонкую пенную основу, как тропическое солнце, проникающее в глубину кораллового грота.

– Лейни?

Американец стонет. Кажется, пытается повернуться или сесть. Ямадзаки не разглядеть. Глаза Лейни чем-то прикрыты. Мигает красный огонек диода. Кабели. Слабый отблеск интерфейса, отраженный на тонкой проводке вдоль скользкой от пота скулы Лейни.

– Вот теперь я увяз, – говорит Лейни и кашляет.

– Увязли в чем?

– За тобой не следили, случайно?

– Не думаю.

– Я бы почуял, если бы следили.

Ямадзаки чувствует, как пот внезапно начинает струиться из обеих подмышек, стекая ручьями по ребрам. Он заставляет себя сделать вдох. Воздух здесь тяжелый, гнилой. На ум приходят семнадцать известных науке резистентных штаммов туберкулезных палочек.

Лейни хрипло вздыхает.

– Но ищут-то они не меня, так?

– Нет, – говорит Ямадзаки, – ищут ее.

– Им ее не найти, – говорит Лейни. – Не здесь. И нигде. Не сейчас.

– Почему вы сбежали, Лейни?

– Долбаный синдром, – отвечает Лейни и снова кашляет, а Ямадзаки чувствует ровное, на низких частотах содрогание включившейся магнитной подвески, где-то в самом нутре станции, не механическую вибрацию, а мощные толчки отработанного воздуха, рвущегося через клапаны. – В конце концов он проявился. Этот долбаный «пять эс-би». Мания преследователя.

До Ямадзаки доносится топот ног, пробегающих где-то рядом, рукой подать, прямо за картонной стеной.

– Так вы из-за этого кашляете? – Ямадзаки моргает, отчего его новые контактные линзы начинают неприятно елозить.

– Нет, – отвечает Лейни и кашляет, прикрывая рот худой рукой. – Какой-то долбаный вирус. Здесь он у всех поголовно.

– Я переживал, когда вы исчезли. Вас стали искать, но когда пропала она…

– Дерьмо угодило прямиком в вентилятор.

– Дерьмо?

Лейни снимает громоздкие древние очки виртуальной реальности. Ямадзаки не успевает разглядеть, каким образом на них подается информация, в неровном свете их дисплея становятся видны запавшие глаза Лейни.

– Все скоро изменится, Ямадзаки. Мы подбираемся к невдолбеннейшей узловой точке. Теперь-то я это вижу. Все скоро изменится.

– Не понимаю.

– Знаешь, что самое смешное? Ничего не изменилось, когда все думали, что изменится. Миллениум был всего-навсего христианским праздником. Я изучаю историю, Ямадзаки. Я вижу ее узловые точки. Последний раз у нас такое было в тысяча девятьсот одиннадцатом.