Папа перегнулся через меня, открыл дверцу с моей стороны:

– Дико интересно. А теперь брысь. Освободи помещение. Кыш! Кыш! Не скучай и не задирай тех, кто сильнее. Когда начнется твой матч, я буду на трибуне.

Я стукнулся с папой ладонями. И его рука, надавив на мою, решительно выпихнула меня наружу. И папин "олдсмобиль", истошно заскрежетав, умчался стрелой, словно бы удирая с места двойного убийства.

В промежутках между матчами почти все мы, игроки "Малой лиги", находили себе важные дела: играли в салки или поедали лингуисы из ларька, который прилепился к холму над полем. Поясню: ларек держали настоящие португальцы, целая семья, а лингуисы – это такие острые португальские колбаски.

Иногда кто-то из ребят говорил: "А хорошо бы слазать в каньон". Каньон начинался совсем рядом, но все мы его боялись. Он весь зарос деревьями, которые отчаянно боролись за место под солнцем, и их ветки сплетались змеиным клубком. Земля в каньоне всегда была сырая. Мало того, оттуда пахло смесью кленового сиропа с придорожной уборной. В общем, хоть кино про Индиану Джонса снимай, если завезти племя каннибалов.

Все наши ребята были уверены, что в каньоне гнездится какой-то ужас. Вот только какой… У каждого была своя гипотеза.

– А мой брат нашел там кучу какашек, – тараторил мой друг Стивен, пока мы дожидались выхода на поле. – Говорит, для собачьей или кошачьей слишком уж большая, а для человечьей – маловата. Говорит: наверно, волчьи.

– Твой брат – дебил, – сказал Майкл, наш кругленький кэтчер. Он был толстощекий, в бейсболке козырьком назад, надвинутой до самых бровей. – На самом деле там живут голубые. Они ходят в каньон и имеют там друг друга в зад.

– Да? А зачем обязательно в каньон? Почему не дома? – задумался я вслух.

– Я-то почем знаю, я не гомик. Но если ты хочешь, чтобы тебя поимели в зад, сходи погулять в каньон, – отозвался Майкл и проглотил огромный кусок колбаски, с которым мог бы справиться желудок только очень крутого двенадцатилетнего мальчишки.

На том этапе своей жизни я боялся только двух вещей – фильма "Арахнофобия" и каньона за бейсбольным полем. Старался даже не приближаться к каньону: вдруг нечто вылезет из леса, сцапает меня и затащит в чащу. Гели приходилось перехватывать заплутавший мяч, летящий в том страшном направлении, у меня перехватывало горло, шея каменела: организм готовился к паническому бегству. В конце концов я рассудил, что нужно подойти к делу научно. Решил опробовать несколько гипотез об обитателях каньона на моем папе.

– А зачем геям трахаться в каньоне, где полно волков? – спросил папа, когда мы возвращались с матча. Мама сидела впереди, рядом с папой.

– Нет, я не так сказал! Один парень говорит, что там волки. А другой парень сказал, что…

– Слушай, ты сам попробуй вообразить. Я трахаюсь. Я снял штаны. И тут прямо на меня бежит злой волчара. Какой смысл трахаться в такой обстановке, сам рассуди?

– Никакого. Но я не говорил, что…

– Плюс, – снова прервал меня папа, – я крайне сомневаюсь, что в этой местности водятся дикие волки. Вас же возят на школьные экскурсии. Ты на экскурсии хоть раз слышал, что здесь живут волки? Сын, учись мыслить критически.

– Да я мыслю. Я лично вообще не верю, что там волки…

Тут ко мне обернулась мама:

– И еще одна вещь, Джасти. Знай, что гомосексуалисты занимаются сексом совсем как гетеросексуалы: у себя дома, за закрытыми дверями. А не в лесу.

– Ну, некоторые гетеросексуалы все же ходят в лес трахаться. Но это больше у старшеклассников принято, не у взрослых, – добавил папа.