И диалоги: «Алло, это ты?» – «Да, это я». – «А я думал, это не ты». – «Нет, это все-таки я», – перестали ее удивлять.

«Может, так и надо? – думала она. – В жизни ведь все так и есть, и разговоры у людей в основном именно такие – ни о чем».

Но подобные мысли были сначала редки, а потом и совсем исчезли. Соне стало все равно, так же, как и всем, кто крутился в этом бедламе. Ну, кроме, может быть, продюсеров, которые получали за все это большие деньги. Но их Соня никогда не видела.

Поэтому она удивилась, когда оператор Миша однажды сказал ей:

– Сонь, мне с тобой серьезно поговорить надо.

– Про что? – не поняла она. – Про крупный план?

– Почти. В связи с крупными планами твоими, во всяком случае. Я тут присмотрелся к тебе…

Съемочный день был окончен. Девчонки уже ушли в большую, одну на всех – отдельные полагались только исполнителям главных ролей, – гримерку. Рабочие разбирали декорацию – завтра начинались съемки сцен, для которых она больше не требовалась. Картон и дерево, из которых она была сбита, рушились с диким грохотом.

– Присмотрелся – и что? – прокричала Соня сквозь этот грохот.

– Пошли-ка отсюда. – Миша потянул ее за руку. – Коньячку в буфете хряпнем.

– Сейчас, я только грим сниму, – сказала Соня.

– Ничего, небось не под Бабу-ягу гримировалась. Костюм сдай и приходи.

Когда Соня вошла в буфет – то есть это громко сказано было, буфет, на самом деле просто обшарпанные столики, стоящие у прилавка в коридорном закутке, – Миша уже прихлебывал коньяк из пластикового стаканчика.

– Так вот, присмотрелся я к тебе, Соня Гамаюнова. – Он был немногословен и не тратил времени на излишние предисловия. – И понял: артистки из тебя не выйдет.

Ничего себе! То есть, конечно, Соня и не предполагала, что хождение взад-вперед в составе «мыльной» массовки может доказать кому-то ее выдающиеся актерские способности. Но все-таки… Все-таки ей казалось, что Миша относится к ней по-доброму. Вон, даже крупные планы снимал, значит, выделял ее из толпы. Но тогда почему же?..

– Спросишь, почему? – усмехнулся Миша; видимо, этот вопрос был написан у нее на лбу крупными буквами. – Это трудно объяснить. Но в кадре сразу видно. Ты, Сонь, очень красивая. Взгляд отвести невозможно. Но, понимаешь… Не такая у тебя красота. Совсем не такая, как для кино нужна.

– Но… почему?..

Соня чувствовала, что у нее дрожат губы. Как странно – ей ведь и самой уже казалось, что она ошиблась, выдумав для себя какую-то необыкновенную актерскую судьбу, и съемки не вызывали у нее ничего, кроме равнодушия… Но при так вот в лоб сказанных словах ей стало до того обидно, что она почувствовала себя маленькой девочкой, у которой отняли любимую игрушку.

– Почему – этого не знаю. Но факт налицо. На лице, в смысле. У тебя внешность такая, знаешь… Модельная, вот какая! На этом поприще ты большую карьеру могла бы сделать. На всех обложках красовалась бы.

«Да не нужны мне эти обложки!» – чуть не воскликнула Соня.

Вдобавок к дрожащим губам она почувствовала, что глаза у нее наливаются слезами.

– Холодная у тебя красота, – безжалостно продолжал Миша. – Я не говорю, что это плохо, ну, если объективно твою внешность оценивать. Наоборот, очень даже эффектно, когда улыбка сквозь лед. Говорю же, смотрел бы и смотрел, не отрывался бы. Но играть совсем не умеешь. Что ты есть, то и есть. Перевоплощаться не умеешь. И эмоции у тебя так далеко запрятаны, что их, считай, совсем нету. А у актрисы все наружу должно быть. Особенно в кино – чувства должны на лице играть. – Он присмотрелся к Сониному лицу и добавил успокаивающим тоном: – Ты на меня не обижайся. Если бы я к тебе плохо относился, то и говорить бы ничего такого не стал. Но ты мне, наоборот, сразу понравилась. Не канючишь, не выпендриваешься, не вешаешься на кого попало по дешевке. Сразу видно, кремень-характер. Ну, мне и жалко стало: зря же ты здесь характер свой расходуешь. Уж поверь моему опыту, я не с рождения «мыло» снимал. В кино для тебя, как девки теперь выражаются, бесперспективняк. Если по большому счету, конечно.