– Ты посмотри, что делается, – говорит внучка, и голос ее подозрительно звенит. – Дед! Обернись и посмотри в окно, пожалуйста. Ты только посмотри.

На июльский город падает снег. Крупные белые пушистые хлопья, как на открытках рисуют. Настоящий, холодный, мокрый, совершенно невозможный, но, если высунуть руку в окно, можно стать счастливым обладателем многих тысяч снежинок и владеть ими единолично целую четверть секунды, пока не растают.

– Добрый день. Как поживает ваша мама?

Старушка была очень милая. Кудрявая, улыбчивая, в легком, по сезону пальто песочного цвета, из-под которого выглядывал безупречно завязанный шейный платок. Рута готова была поклясться, что видит ее впервые в жизни. Хотя до сих пор она имела все основания гордиться своей зрительной памятью и способностью безошибочно узнать кого угодно, включая воспитательниц детского сада и соседей, с которыми делили летние домики на море тридцать без малого лет назад.

– Сожалею, но вы обознались. Мы с вами не знакомы, – сказала Рута. И даже выдавила из себя подобие приветливой улыбки. Не бог весть что, но для Руты – великодушный, почти расточительный жест, на улыбки она всегда была скупа.

– Я шила платье у вашей мамы, – объяснила старушка. – В конце прошлого года. Однажды пришла на примерку и встретила вас. Вы как раз уходили. Извините мою назойливость, я только хотела передать Матильдочке привет и еще раз сказать спасибо, прелестное вышло платье, я уже дважды надевала его в театр и один раз в филармонию, на концерт…

– Извините, – повторила Рута, – но вы действительно ошиблись. Моя мама не шьет.

«Уже целых пять лет не шьет», – могла бы добавить она, но не стала. Чего доброго, старушка, услышав, что Рутина мама когда-то шила, решит, что просто перепутала двух разных портних и снова начнет передавать приветы и благодарности, разговор затянется, кому это нужно, тем более, что я действительно эту даму никогда прежде не видела, – думала Рута, сворачивая за угол. – Совершенно точно, никогда.

В этом пустяковом недоразумении был один не то чтобы неприятный, скорее, немного неудобный момент: Рутину маму действительно звали Матильдой. И раньше она шила на заказ дамские платья, не просто женские, а вот именно что дамские, парадные, в пол, с помпезными воланами и оборками, в аду такие наверняка всем выдают для пущей торжественности и дополнительной муки, чтобы было неудобно сидеть в котлах. Рута до сих пор с содроганием вспоминала наряд, который ей пришлось надеть на свой выпускной вечер; впрочем, после торжественной части она переоделась в туалете и на дискотеке скакала в пляжной футболке и Пашкиных джинсах, единственная такая крутая оторва – без платья. Нарядные одноклассницы косились на нее со смесью восторга и отвращения, близко не подходили, явно ждали, что потолок актового зала вот-вот разверзнется, и нарушительницу порядка покарает небесный огонь. Смешные были времена.

Но теперь мама не шьет на заказ. Еще чего не хватало! Я, слава богу, достаточно зарабатываю, – сердито думала Рута, шагая по центральному проспекту. – Не надо ей больше горбиться над машинкой. Хватит с нее.

Уговорить маму отказаться от заказов было непросто. Спорила, ныла, доказывала, что шить ей не трудно, а наоборот, приятно. И каждый день заполнен осмысленным делом. И клиентки якобы заменяют ей разъехавшихся и умерших подруг. Хотя ясно же, просто никак не могла поверить, что дочка может ее обеспечить. До сих пор, собственно, не особенно верит, и деньги, которые дает ей Рута, почти не тратит, откладывает на так называемый «черный день». И шьет иногда дурацкие платья, теперь по своей мерке и иногда по Рутиной, хотя знает, что дочь не станет их носить. Говорит, на всякий случай, пусть будут, просто так.