Молитва уже окончилась, женщины входили в столовую, хмурые, озлобленные, и услышала я за какие-то полминуты немало интересного — пусть и приглушенно и, вероятно, не все.

— Лентяйка, паршивка эта Бетси, опять дрыхнет, опять все сгорело! 

— А ну пусти, расселась, пошла вон, вон туда проваливай, это чистый конец стола!

— Да кто бы говорил, это ты-то чистая? Да почитай я честнее! Да ты…

— Это что, она нас девками назвала? Эй, Кэтрин, ты слыхала? Эта нянька, которая не столько детей, сколько хозяина да старших сыновей нянчила? Это кто девка из нас, а?

— Да я честная кабацкая девка была! — завопила, как я поняла, та самая Кэтрин. — А она меня?..

— А ну перестать! Живо! — рявкнула я, хотя меня, конечно, никто не слышал, но обернуться я успела, как и успела увидеть, как светлый квадрат наверху исчез. Опустилась тяжелая крышка, погреб погрузился во тьму, меня окутала мертвая неестественная тишина.