В.В. Руднев ответственно относился к обязанностям «хозяина города», но он был все-таки «не столько городским головой, сколько лидером партии». Большевики, раздраженно называли его «политически ничтожной марионеткой», возмущались тем, что он «прилагал все силы к тому, чтобы поддержать традиции прежних купеческих московских голов».

Новый голова был известен своей приверженностью к православию. Верующим Вадим Викторович стал, судя по воспоминаниям одного из его друзей М.В. Вишняка, еще в молодости, чем и объяснял его «политическую совестливость», которая «иногда давала отрицательный результат». Так, в дни первой русской революции «морально оправданные колебания его приводили к нерешительности или сомнениям в самый решительный и ответственный момент». «Религиозно настроенным социалистом» назвали его коллеги в 1917 году. По инициативе В.В. Руднева, первое заседание Гордумы открылось молебствием, на которое не явились даже эсеры, чтобы не ссориться с представителями РСДРП(б) в думе (они на совете старейших думы «протестовали против такого открытия»).

В августе 1917 года Руднев приветствовал участников открывшегося в Москве Поместного собора Российской православной церкви и «говорил там речи, против которых ни слова не возразили бы его славные предшественники: Алексеевы, Челноковы, Гучковы. Для него было важнее всего поддержать непрерывную преемственность. Больше всего он страшился революционного разрыва с прошлым», – так отзывались о Рудневе его политические противники – большевики. Эта оценка воспринимается сегодня как свидетельство патриотизма, мудрости и дальновидности последнего московского головы.

Думские заседания пользовались огромной популярностью у публики: в такие дни здание в центре Москвы буквально осаждали толпы жаждущих попасть в зал. Билеты распределялись в строгом соответствии с численностью фракций, три четверти «вольнослушателей» были представлены эсерами и кадетами. В связи с этим у входа нередко случались потасовки, приходилось даже вызывать «наряды конных и пеших милиционеров».

На заседаниях думы обсуждали, как правило, проблемы текущей политики, войны и мира, спорили о методах и способах решения продовольственных, жилищных и топливных вопросов.

Городская дума изыскивала небогатые возможности для снабжения населения Москвы хлебом, для чего на подмосковные железнодорожные узлы посылались вооруженные спецотряды, которые должны были охранять составы с хлебом и другими продуктами. Ее специальные комиссии распределяли по ордерам дрова и одежду, ситец и селедку, заботились об обеспечении молоком грудных детей, пытались поддержать стариков и инвалидов, но жизнь в Москве становилась все тяжелее. Думе пришлось пойти на непопулярные меры: в городе были повышены цены на водоснабжение и на проезд в трамвае, значительно сократилось число телефонных аппаратов общественного пользования, город плохо освещался в темное время суток.

Об этом июле сохранились записи в дневнике агента московского пароходства «Самолет» Н.П. Окунева. 18 июля он писал: «Пошел в контору. На трамвай, конечно, не попал, но мог бы доехать на буфере, если бы там уже не сидело, вернее, не цеплялось человек 20. По тротуарам идти сплошь не приходится. Они заняты хвостами: молочными, булочными, табачными, чайными, ситцевыми и обувными. Зашел в парикмахерскую. Делаю это вместо двух раз в неделю только один: за побритье с начаем заплатил 1 р. 10 к. Парикмахерская плохенькая – в хорошей пришлось бы израсходовать все 2 р…. Цены на все подымаются, а нравы падают. Дисциплины никакой нет. Мало-мальски ответственное дело (как у меня, например), а дрожишь беспрестанно. Все идет не так, как нужно, нервирует тебя целый день всякое зрелище, всякий разговор, каждая бумажка, а в особенности, заглядывание в неясности завтрашнего дня. И погода тоже под стать делам и жизненному укладу: целый месяц то и дело дождь. В церквах унылая малолюдность, и вообще, все Божье как будто тоже уже устранено. Об Нем что-то ни проповедей, ни разговоров. В последнее время утешаемся тем, что по историческим воспоминаниям такие же безобразия жизни были и во Франции в 1847-1849 гг.»