– Лорка, ты идиотка…

– Ты не представляешь, насколько прав!

Но больше всего, разумеется, Косте нравится видеть меня в постели – там его любимое место. Он целует меня, сначала вроде как нежно, потом уже больно, потом так, что вздуваются губы… потом ложится сверху и все смотрит, смотрит… когда я уже готова вот-вот заорать, зажимает мне рот ладонью.

– Тихо… что ты орешь, спятила? Подними руки…

Все, конец свободе… Руки привязаны к изголовью кровати, ноги – к противоположной спинке. Он сам эту кровать выбирал, еще смеялся в магазине: «Может, попробуем, вдруг неудобно?» Представляю…

– Отлично… просто отлично… Слушай, почему в таком виде ты мне нравишься больше, а? – Он отходит и любуется картиной. – Ты даже не представляешь, как это классно смотрится…

Отчего же, очень даже хорошо представляю – я вернулась из Греции, у меня потрясающей красоты ровный загар… Я недавно заново покрасилась в иссиня-черный цвет, и это в сочетании с «мокрой» химией – просто полный кайф, я даже сама себе нравлюсь.

Один минус – в спальне сегодня обитает любимый дядя Кости, запойный алкаш Серега, которого племянник иногда выводит из запоя при помощи капельниц. Обычно Серега не покидает пределов комнаты, если я здесь, но сегодня у него, видимо, форс-мажор. А Костя только установил свет, настроился на работу, и в этот момент распахивается дверь, и на пороге возникает… Серега, пьяным голосом произносящий:

– Котя, племяш, на бутылку бы… – и осекается, увидев мизансцену – на кровати почти голая я, прикованная за руки, а рядом – дорогой племянник, в руках у которого фотоаппарат… – Итить твою мать! Вы что тут устроили, а?! – трезвеет Серега безо всякой опохмелки.

– А ну, на хрен катись! – Костя едва сдерживает смех и в шутку замахивается попавшим под руку ремнем от кофра на дядюшку, который, заметно струсив, выскакивает за дверь и уже оттуда вопит:

– Сатанисты, ити вашу мать!

Костя закрывает дверь на ключ и валится на меня сверху, уже не сдерживаясь:

– Урод! Испортил все! – и хохочет во все горло. – Ты бы видела его рожу, Лорка… полный отпад…

– Слезь с меня, я задохнусь…

– Отличная мысль… – Он встает с кровати и снова лезет в шкаф, доводя меня скрипом до истерики. – Подними голову… – Черт, я ненавижу эту маску, она тесная и вообще… – Супер! Переворачиваемся… – Он отстегивает руки, переворачивает меня на спину, снова застегивает наручники на трубе кровати. – Ноги не буду фиксировать, ага? – Он еще и спрашивает! Да что сегодня такое вообще? Целует меня в живот, и я вздрагиваю – контраст… – А ты все-таки зря оперироваться не хочешь…

– Если ты еще хоть слово вякнешь, я встану и уйду! – шиплю я, и он усмехается, поглаживая меня по груди:

– Как? Трубу вырвешь?

– Да легко!

– Ну, ты-то можешь, кто бы спорил?

Я люблю его руки, не знаю почему, но мне нравится, когда он касается меня руками, а не чем-то там еще.

Город замер. Слухи о маньяке разносились со скоростью эпидемии гриппа, а количество пострадавших уже могло конкурировать с населением небольшого района. Сашка, возвращаясь с работы, иногда рассказывал мне то, что слышал от приятелей. Убитых не было. Этот странный маньяк не лишал жизни свои жертвы, он получал свое – и уходил, оставляя потерпевших в покое. Сашка говорил, что это какая-то особенная форма психического расстройства.

– Мне кажется, он хочет, чтобы его поймали, остановили.

Я не особенно вникала в это – вообще не люблю ни фильмы, ни книги про подобное, не смотрю сериалы. За время адвокатской карьеры мне доводилось пару раз защищать клиентов, обвиняемых в изнасилованиях, и, к счастью, оба раза это оказывались оговоры с целью наживы либо шантажа. От этого мне как-то становилось легче – все-таки никакой кодекс адвоката не мог бы заставить меня защищать человека, совершившего реальное насилие. Собственно, именно принципы заставили меня отойти от дел и передать бразды правления конторой мужу. Ему всегда была ближе фраза про деньги, которые не пахнут.