– Лучше не бывает, – Пафнутьев встал и направился в прихожую.

– Паша! – на глаза Халандовского, кажется, навернулись слезы благодарности. – Неужели не шутишь?

– Есть вещи, которыми не шутят, – сурово ответил Пафнутьев.

Был поздний вечер, почти ночь, дорога оказалась свободна, весенний воздух хорошо охлаждал мотор, и машина мчалась на предельной скорости. Микроавтобус был заполнен полностью. Впереди, рядом с водителем, мясисто и непоколебимо, с чувством правоты во всем, что его касалось хоть в малой степени, сидел Шаланда. Разговаривал, не оборачиваясь, и была в его спине, в загривке, в развороте плеч какая-то скрытая обида, будто все остальные вынуждали его поступить хуже, чем он хотел, заставляли в чем-то отступиться от самого себя.

А дальше, за шаландовской спиной, расположились остальные. Нервно вздрагивая во сне, Худолей спал, прислонившись головой к холодному стеклу. На коленях у него стояла сумка со всем имуществом, которое положено иметь эксперту при выезде на место происшествия. Пафнутьев молча смотрел на ночную дорогу, на огни встречных машин, и до сих пор стоял у него перед глазами накрытый стол Халандовского, который пришлось оставить так спешно и некстати. Молча и даже как бы невидимо сидел Андрей, а за ним – два оперативника.

– Шаланда! – неожиданно громко произнес Пафнутьев, когда город остался позади и в свете фар замелькали низкие домики с темными, еще не ожившими садами.

Шаланда вздрогнул от неожиданности, недовольно подвигал плечами, но не откликнулся.

– Куда едем? – продолжал Пафнутьев. – Пожар? Наводнение? Землетрясение?

– Убийство.

– Да-а-а? – по-дурацки удивился Пафнутьев. – Кого же на этот раз?

– Объячев. Константин Александрович Объячев.

– Тот крутой, что ли?

– Он самый.

– Не может быть, – разочарованно произнес Пафнутьев, глядя в окно.

– Чего не может быть? – развернулся Шаланда, чтобы пронзить Пафнутьева гневным своим взглядом, но, не увидев ничего в темноте, снова обернулся к лобовому стеклу. – Чего не может? – повторил он уже спокойнее.

– Такого человека убить нельзя.

– Почему?

– Потому что он сам убьет кого угодно.

– И на старуху бывает проруха.

– На старуху – бывает, – рассудительно проговорил Пафнутьев. – Со старухами вообще случается черт знает что. Недавно на кладбище одну изнасиловали. Восемьдесят шесть лет. Такая вот проруха... Ум меркнет.

– Я знаю, отчего меркнет твой ум, Паша, – сказал Шаланда со скрытой усмешечкой, с той самой усмешечкой, которую Пафнутьев ненавидел больше всего в жизни, которая вводила его в бешенство за доли секунды.

– Отчего же он меркнет?

– Ладно-ладно, – миролюбиво проговорил Шаланда, мгновенно почувствовав по пафнутьевскому голосу, что над его головой начали сгущаться тучи.

– Смотри... А то я готов поговорить и на эту тему.

– Замнем, Паша. Виноват. Прости великодушно.

– Так что с Объячевым? – сжалился Пафнутьев.

– Дыра в голове.

– Большая?

– Смотря с какой стороны. Входное отверстие поменьше, выходное – побольше. Как обычно и бывает в таких случаях. Но самое интересное – в своей кроватке помер мужик.

– Это как? – не понял Пафнутьев.

– Заснул и не проснулся.

– Почему?

– Во время сна в голове дыра образовалась, – усмехнулся Шаланда. – Так бывает.

– Сонного, что ли, застрелили?

– Вот и до тебя, Паша, дошло.

Пафнутьев не ответил.

Подобные выпады его не задевали.

Он обижался, когда намекали на то, что не совсем трезв, что многовато выпил, хотя и меньше, чем вчера. Задевало, когда знал – удар точный, сознательный и обдуманный. Злой удар. Болезненный. Собственно, даже не так – его бесило не само оскорбление, а желание оскорбить. Слова, какими бы едкими они ни были, его не трогали.