– Выходит, что... – начал было Пафнутьев, но Худолей его перебил.

– Маленькая подробность, Павел Николаевич... Пуля прошла сквозь голову и над полом горизонтально. Убийца действительно в момент выстрела присел. Ему, видимо, не хотелось стрелять в лицо...

– Это говорит о многом, – заметил Пафнутьев.

– Очень о многом. – Худолей, не выдержав, подмигнул красноватым своим глазом, давая понять, что уж мы-то с вами, Павел Николаевич, прекрасно знаем, что здесь произошло и как все надо понимать.

– О чем же это говорит? – спросил Шаланда, пересилив обиду.

– Это говорит о характере убийцы, о его отношениях с жертвой, может быть, даже и о половой принадлежности.

– Что значит половая принадлежность? Гомик он, что ли? – Шаланда все больше раздражался, чувствуя, что понимает не все намеки Худолея. – Педик? Сексуал какой-то вонючий?

– У гомика вообще половая принадлежность как бы смазана. Я говорю о другом – мужчина это или женщина.

– И кто же это?

– Будем работать. – Худолей развел ладошки в стороны, прося не торопить его, дать возможность сделать выводы правильные, грамотные, должным образом поданные.

– Что-то ты темнишь, я смотрю.

– Пуля ударилась вот здесь и упала вот сюда, – показал Худолей на маленькое известковое пятнышко в ворсе ковра. – Злоумышленник явно не торопился – он увидел пулю на полу и, несмотря на то что за его спиной колотилась в агонии эта громадная особь, подошел, наклонился, взял ее и унес с собой. Как и орудие преступления.

– Боже, сколько слов! – простонал Шаланда.

– Зато по делу, – проворчал чуть слышно Худолей, кротко взглянув на Пафнутьева, – дескать, мог бы и заступиться.

– У тебя есть еще мысли? – спросил Пафнутьев, откликаясь на жалобный худолеевский взгляд.

– И немало, – горделиво ответил тот.

– Слушаем тебя внимательно.

– Убийца чувствовал себя в этой комнате совершенно спокойно.

– Из чего это следует? – раздраженно спросил Шаланда, видя, что и он, и его опер не участвуют в разговоре, оказавшись как бы отодвинутыми в сторону.

– С вашего позволения, я вернусь к своей незаконченной мысли, – церемонно проговорил Худолей, давая понять, что Шаланда ведет себя не лучшим образом. – Так вот, убийца вел себя не просто спокойно, но еще и свободно. Причин может быть несколько. Возможно, он часто бывал в этой комнате, и она для него была почти родной. И, войдя сюда, он просто пришел к себе. Он мог даже закрыть за собой дверь на ключ.

– Она что, закрывается? – спросил Шаланда.

– Да, – ответил Худолей, не оборачиваясь, – он осмотрел дверь раньше, едва только вошел. – А сделав свое черное дело, убийца отпер дверь и вышел. Возможно иное объяснение его спокойствия и неторопливости при совершении столь жестокого преступления.

– О боже, – чуть слышно простонал Шаланда.

– Да, с вашего позволения, я бы назвал это преступление действительно жестоким, – когда Худолей видел, что его слушают, когда ему и в самом деле было что сказать, он становился необыкновенно многословным и выспренним. Эта его значительность при невзрачной наружности многих или раздражала, или попросту смешила. И только Пафнутьев, зная о сверхчеловеческой чувствительности Худолея, обостренной многолетним и безудержным употреблением всяких напитков, только Пафнутьев всегда слушал его терпеливо, понимая, что тот частенько говорит больше, чем сам понимает. – Так вот... Вторая причина, по которой преступник чувствовал себя здесь безопасно и безнаказанно – состояние, в котором находился этот несчастный человек... – Худолей кивнул на громадное тело Объячева.