Я уселся на место и тут же записал прочитанные фразы.

– «Длинные веки опущены были до самой земли», – читал дальше Саша.

– Ой, неужели прямо до самой земли? – снова поразился я. – Так и написано?

Я снова вскочил со стула и заглянул в книжку.

– «С ужасом заметил Хома, что лицо было на нём железное…» – медленно, будто заучивая наизусть каждое слово, диктовал Саша.

– Ой, неужели такой страшный? Лицо железное?!

Я вскочил в третий раз и, трясясь от ужаса, выхватил у Саши синий томик. А сам с надеждой подумал: «Так я, пожалуй, весь диктант без единой ошибочки напишу!»

Но не тут-то было. Саше мои вскакивания со стула надоели.

– Что ты все время ойкаешь, как Липучка? – сердито спросил он. – А ещё говорил, что всего Гоголя наизусть знаешь!

– Конечно, знаю… – залепетал я. – Но классика, понимаешь, так прекрасна, что каждый раз кажется, будто читаешь впервые.

Саша поморщился: он не любил громких фраз.

– Ладно… Сиди смирно – и всё. Если ещё раз вскочишь, как щёлкну по затылку! Понятно?

Понять это было нетрудно. Я продолжал писать диктант.

– Во как Гоголь умел страх нагонять! – не удержался Саша. – У тебя прямо руки трясутся от ужаса.

Если бы он знал, отчего у меня тряслись руки!

Кончив читать про страшного Вия, Саша сказал:

– Ну, вот и всё!

«Да, вот и всё! Крышка!» – подумал я и протянул Саше свои каракули. Но он отмахнулся от моей тетради, схватил жестяную кружку и стал постукивать по ней чайной ложечкой, точно так же, как это делал я, когда раньше, давным-давно, играл с бабушкой «в трамвай».

– Звонок! Звонок! Урок окончен! – провозгласил Саша. – Проверять я тебя не буду. Зачем?

– Конечно… не надо… – запинаясь от радости, сказал я. «Спасён! Спасён!!!» И добавил: – У меня ещё и почерк жуткий… Я ведь внук доктора! Понимаешь? Ничего разобрать нельзя!

– Ясное дело, смешно будет, если я вдруг стану тебя проверять, – сказал Саша.

– Факт, смешно, – согласился я.

На самом деле это было бы не смешно, а очень грустно. Я поскорей спрятал свой диктант в ящик дедушкиного стола. «Потом сам проверю», – решил я. И ещё я подумал о том, что теперь мне нужно будет каждый день вызубривать наизусть не один, а целых два диктанта.

Итак, мы стали заниматься. Занимались мы в любую погоду и даже в такие дни, когда с утра, как бы испытывая нашу волю, вовсю слепило солнце. В небольшой комнатке было душно, и прямо до смерти хотелось искупаться. Мою волю солнце, конечно, растопило бы в два счёта, но, к счастью, рядом был Саша. А он даже выглядывать в окно не разрешал, чтобы не соблазняться видом Белогорки.

Как-то однажды, не вытерпев, я предложил заниматься по вечерам, после пяти часов. Но Саша обозвал меня «тряпкой» и сказал, что в древней Спарте таких, как я, сбрасывали с обрыва в реку. (Я бы, честно говоря, не отказался, чтобы меня в ту минуту сбросили с холма в Белогорку.) И ещё он сказал, что заниматься нужно только по утрам, потому что утром голова свежая. Спорить со своим учеником я не решался.

Все кругом хвалили меня, говорили, что я «настоящий пионер», потому что жертвую своим отдыхом ради товарища. «Ой, ты прямо до ужаса благородный! Настоящий рыцарь!» – говорила Липучка, по доброте душевной забыв, как мы с Сашей совсем не по-рыцарски выставили её из комнаты. И даже тётя Кланя однажды вынесла мне благодарность.

Вообще-то я избегал встречаться с тётей Кланей, потому что она, как, бывало, увидит меня, так сразу начинает сравнивать с Маришкой, то есть с моей собственной мамой. «Да, – говорила она, – Маришка-то поздоровее была…», «Да, Маришка-то как угорелая по улицам не носилась!» Я, конечно, понимал, что не стою маминого мизинца, что все прекрасные мамины качества, к сожалению, не перешли ко мне по наследству… Но вот я дождался похвалы и от тёти Клани.