Винсент, помимо прочего, обладал развитой интуицией. Он мог словно… принюхаться к чужим эмоциям – знал, когда люди лгут, чувствовал, если кто-то был опечален, и мог заранее предугадать вспышку чьего-то гнева. Понятия не имею, как ему это удавалось, вряд ли такое качество можно в себе развить. Мне нравилось представлять эту его способность как форму музыкального слуха. Винсент читал людей, как другие люди читают ноты.

Домой на Королевский Мыс я добралась около шести часов утра. Наше маленькое жилище – старый домик садовника с переплетными рамами, облицованный крашенной в зеленый цвет доской, – стояло среди голых стволов, погрузившись во мрак. Разбросанные кое-где островки снега делали тьму чуть менее интенсивной. В доме было темно, светилось только кухонное окошко. На подъездной дорожке стоял старый, видавший виды автомобиль Самира, а рядом с ним, чуть наискось, была припаркована полицейская машина – словно водитель торопился и ее занесло.

Я оставила свою немного поодаль, забрала сумку со сменной одеждой и косметичку и побрела ко входной двери.

Самир ждал меня у порога. Он просто стоял там, в темноте – наверное, слышал, как я подъехала, и вышел навстречу. Глаза его потемнели, а лицо искажала гримаса страдания. Я порывисто обняла его, и когда Самир прижал свою мокрую щеку к моей, почувствовала, что все его тело дрожит, и ощутила запах пота.

– Все будет хорошо, – шепнула я.

Он не ответил.

Мы прошли в кухню.

Двое полицейских в форме сидели за столом, перед каждым стояла пустая кофейная чашка. Когда я вошла, они встали и представились, а одну из них я даже узнала – это была высокая женщина лет пятидесяти по имени Гунилла. Этой осенью она посещала школу, в которой я работаю, и проводила с учениками беседу об алкоголе и наркотиках. Наркотики у нас на Королевском Мысе – серьезная проблема, так что полиция совместно с руководством школы предпринимает меры по ее искоренению.

Мы сели, и меня охватило ощущение, будто все знакомое и надежное вмиг сделалось неизведанным и пугающим. Сколько раз мы с Самиром и детьми сидели за этим потертым столом? Сотни раз, тысячи?

Только в этот все было иначе.

– Что произошло? – спросила я, поймав взгляд Гуниллы. Самир сидел, сгорбившись, возле меня, взглядом упершись в стол. Он ковырял пальцем какую-то щербинку на кромке столешницы и, подцепив там щепку, принялся внимательно ее разглядывать. Он продолжал дрожать, словно от холода, хотя в кухне было уютно и тепло.

– Вчера поздним вечером женщина, гулявшая со своим псом в окрестностях утеса Кунгсклиппан, кое-что заметила, – заговорила Гунилла, положив сцепленные в замок руки на стол.

Она казалась серьезной. Выражение лица было спокойным, но взгляд словно бы не хотел надолго останавливаться на мне.

– И что же?

– Она заметила, как что-то или кто-то падает в море. Она – то есть хозяйка пса – подумала, что это странно, но отправилась домой. Однако дома никак не могла выбросить увиденное из головы, поэтому несколько часов спустя вернулась на то место и поднялась на вершину скалы. Там женщина обнаружила пару сапог, в голенище одного из которых лежала записка. Она достала ее, прочла, поняла, что записка – предсмертная, и позвонила в службу спасения.

– Утес Кунгсклиппан далековат отсюда, – брякнула я, как будто в данной ситуации это имело какое-то значение. На самом деле, идти было не так уж и далеко – пять минут ходу, если поднажать.

Гунилла бросила беглый взгляд на коллегу и вновь заговорила:

– Мы решили сделать обход жителей округи и когда поговорили с… – жестом она указала на Самира, – так вот, вашей дочери не оказалось в своей комнате. Связавшись с ее работодателем, мы выяснили, что вчера вечером она не появлялась на работе.