Самир вскочил так резко, что стул отлетел назад и впечатался в стену.

– Когда-то ей придется набраться ум, Мария. Когда-то же ей придется взять ответственность за свой поступки. Когда-то ей придется повзрослеть, иначе она пропадать в жизни.

– Я не могу ехать, Самир. Я пила вино, мне нельзя за руль.

Всхлипывания Ясмин затихли.

– Простите, – проскулила она. – Простите.

Я присела на корточки рядом с ней и положила руки ей на плечи. Аккуратно откинув в сторону прядь длинных волос, я увидела ее распухшее, окровавленное лицо.

Глаза Ясмин были закрыты, веки дрожали.

– Что случилось? – шепнула я.

– Я споткнулась о корень в лесу, – промычала она, все еще прижимая ко рту компресс.

Самир снова принялся шагать взад-вперед. Наконец, переводя взгляд с меня на Ясмин и обратно, он остановился и сложил руки на груди. Потом, вероятно, принял какое-то решение, потому что сам себе коротко кивнул.

– Habille toi! Nous allons á l’hôpital![12]

С облегчением я поднялась на ноги – несмотря ни на что, Самир решил сам везти Ясмин в больницу.

Когда Ясмин стала подниматься со стула, у нее с колен слетела сумочка. Оттуда выпали пачка сигарет, что-то типа спрея для носа и какой-то листок бумаги. Я успела разглядеть имя на листке, хоть Ясмин и нагнулась за своими вещами очень быстро. Там было написано имя Пито, а под ним – номер телефона.

«Но ведь они с Пито больше не поддерживают связь, он сидит в тюрьме!» – успела я подумать, прежде чем раздался крик Самира:

– Dépêche-toi![13]

Они вернулись лишь несколько часов спустя.

– Все хорошо? – сонно пробормотала я, когда Самир залез под одеяло.

– Все будет хорошо. Но у нее сотрясение мозг, ей нужна покой.

– Почему ты на нее так разозлился?

– Поговорить завтра, хорошо?

Конечно, мы поговорили об этом на следующий день. И на следующий. Но я так и не получила ясного представления о произошедшем. Насколько я поняла, по дороге домой Ясмин оступилась и упала. Было темно, и уже пару недель стояла холодная погода, так что тропинка промерзла и стала скользкой. Возможно, Ясмин была пьяна. Она споткнулась о корень дерева и разбила лицо. Самир разозлился – он в принципе не одобрял ее отсутствие по ночам. Вот, по крайней мере, то, что рассказал мне он.

После этого происшествия их ругань вышла на новый уровень: каждую ночь были слышны плач и долгие приглушенные разговоры на французском. Но за неделю до смерти Ясмин дома вдруг стало гораздо спокойнее. Никаких криков, никакого хлопанья дверьми. Ясмин, кажется, изо всех сил старалась быть милой. Она даже немного прибралась в комнате: унесла белье в стирку и развесила часть одежды на плечики в шкафу. Самир тоже был спокоен, но выглядел необычно подавленным. Ему не хотелось ни играть на гитаре, ни петь, ни пить вино, ни заниматься любовью. Когда я забиралась в постель и, положив руку ему на живот, принималась гладить его волосатую грудь, Самир отворачивался и бормотал:

– Chérie[14], я очень, очень устать. Ты простить меня?

– Извинения приняты.

На следующей неделе я предприняла еще несколько неуверенных попыток достучаться до Ясмин, пыталась вывести ее на разговор, но в ответ всегда получала одно и то же: все хорошо, ничего не случилось.

– Но я же вижу по тебе, что это не так! – настаивала я. – И ты сильно похудела.

– И? – с вызовом спросила она, покосившись на «спасательный круг» на моей талии.

– Я всего лишь хочу, чтобы ты знала, что я рядом и хочу тебе помочь. Если ты позволишь.

Она отвернулась, ничего не сказав в ответ. Внутри себя я ощущала разочарование – с тех пор, как у нее в комнате обнаружилась травка, Ясмин мне больше не доверяла. Отказывалась даже подпускать меня близко.