Иногда я нянчилась и с Казимиром де Вег. Они с Томом были ровесники. Казимир вместе с семьей жил в усадьбе. Им было весело вместе, Тому и Казимиру, несмотря на то, какими они были разными. Казимир, блондин, с самого детства отличался атлетическим сложением. Он был крепок – и духом, и телом. Ничто не могло вывести его из себя. Я часто желала Тому стать похожим на Казимира, только не ради меня – я-то любила его таким, какой он был, – но ради него самого. Том нуждался хоть в толике тех спокойствия и уверенности в себе, коими обладал Казимир.

У Казимира, как и у Тома, было двое старших братьев: Дуглас и Харольд. Дуглас был приветлив, а Харольд еще в детстве стал задирой, и я изо всех сил старалась держаться от него подальше.

Со временем, несмотря на все это, Тому стало полегче, но я не могу утверждать, что заслуга в этом целиком моя. Многое изменилось в его жизни. В старших классах он сменил школу, завел новых друзей, которые стали ему просто друзьями. Том сбросил все те лишние килограммы разом, за одно лето. Выпуклый живот и двойной подбородок куда-то втянулись, и остался высокий и широкоплечий молодой человек с копной вьющихся каштановых волос. Однако неуверенность и чувствительность, которые были с ним с детства, никуда не делись. Я видела это по его глазам, когда друзья говорили ему что-то, что можно было истолковать как критику, или когда он смотрел на девочку, в которую был влюблен. Я словно воочию видела отчаяние, которое прочно обосновалось в его сердце – оно было словно маленький зверек, всегда на страже, всегда с ним. Когда оно подавало голос, вмешивалась я и была ему той матерью, которой у Тома никогда по-настоящему не было.

Само собой, я давно не была его нянькой, но Том оставался моим другом, и за это я всегда была ему благодарна. Я принимала эту дружбу всерьез, старалась соответствовать и не предавать его, как делали многие другие. Даже если мы подолгу не виделись, я всегда находила время поболтать с ним по телефону, а порой мы выходили прогуляться вдоль берега или ходили пообедать вдвоем. Мы говорили о жизни, о девушках, которые ему нравились, и о будущем.

Когда родился Винсент, Том принес цветы. Он был одним из немногих, кто искренне поздравил меня, не выразив попутно сожаления по поводу наличия у ребенка синдрома. И с Винсентом Том всегда был мил – он видел в моем сыне человека, а не синдром.

То, что Том – одаренный ребенок, стало ясно довольно рано. Почти по всем гимназическим предметам он получал высшие оценки. Конечно, иногда я помогала ему с домашним заданием, но вообще-то Том не нуждался в моей поддержке – в нем жило природное стремление постигать.

Окончив гимназию, Том посвятил год путешествиям – катался на лыжах, бродил по тропам Непала, занимался виндсерфингом на Шри-Ланке. В общем, делал то, что обычно делает молодежь – та, у которой водятся деньги – старые, новые или даже черные. Вернувшись домой, Том поступил в Высшую школу экономики – казалось, он решил пойти по стопам своего отца.

Я долго размышляла над этим его решением, потому что вовсе не была уверена, что для Тома это правильный выбор. Мне всегда казалось, что ему нужно работать с людьми, выбрать профессию, где пригодилась бы его чувствительность. Может быть, медицина или психология. Но я понимала, что вмешиваться не стоит – теперь Том был взрослым и принимал собственные решения, а я не собиралась ставить под сомнение его жизненный выбор.