Катюша удерживала его ладонь неожиданно твердыми, цепкими пальцами, вглядываясь в нее, и что она там видит, в такой-то темноте… Зачем все это?

– Да, – сказала она наконец. – Если я его не уведу, большие неприятности будут. Не у него, у вас.

– Какие?

– Не знаю. Но большие. А уведу его от вас, все будет хорошо. И в Москву переведут на повышение. Вы уж меня тогда не забудьте… Я к вам в гости приеду.

Она хихикнула. Лев Семенович представил себе, что скажет Римма, если увидит в дверях новой московской квартиры Катюшу, с чемоданом и в розовом мохеровом беретике с латунной кошечкой, пришпиленной на боку, и ему сделалось дурно.

– Да, – сказал он. – Да, конечно. В гости…

По-прежнему держа его за раскрытую ладонь, Катюша двинулась чуть в сторону, и он вынужден был следовать за ней боком, точно краб. Фонарь отбрасывал на землю размытое пятно света, и на границе этого пятна, на границе света и тени, маячило что-то бесформенное, огромное, мокрое…

Слепое, безглазое лицо надвинулось на Льва Семеновича, и лишь миг спустя он понял, что лицо это вырезано из объеденного временем песчаника… Крохотные ручки были сложены под грудью, тяжелые круглые плечи стекали вниз, как вода.

– Это… зачем? – проговорил он с трудом.

– Так ведь царица же, – строго сказала Катюша. – Обязательно надо к царице.

Теперь он рассмотрел на голове у каменной бабы что-то вроде рогов или полумесяца.

– А ты поклонись ей, золотко мое, – певуче сказала Катюша, – поклонись, спина не отломится.

По-прежнему держа его ладонь и не давая ей закрыться, она и сама низко согнулась, так что мохеровый беретик съехал ей на лоб.

– Шляпу-то сними…

Лев Семенович, содрогаясь от ужаса и безнадежности, снял шляпу и теперь стоял согнувшись, одной рукой держа за руку Катюшу, другой – неловко ухватив шляпу за поля. Если вдруг мимо кто-то знакомый, думал он торопливо, и мысли носились в голове, как стая вспугнутых птиц, решат, что я напился или свихнулся, и неизвестно, что еще хуже…

– Да ты не бойся. – Катюша выпрямилась и поправила беретик. – Не увидит нас никто…

А вот, подумал Лев Семенович, хорошо бы в задницу ее, эту диссертацию, и Москву туда же. Римме хочется, но ведь это хорошо здесь перед подружками, перед косметичкой форсить – в Москву, в Москву, Левочку приглашают в Москву… тоже мне три сестры, а там она кто будет? Жена чиновника средней руки? Ни друзей, ни знакомых… Ну да, сейчас последний шанс зацепиться, и возраст, и возможности такой не будет больше, но… Плоское тяжелое лицо каменной женщины безглазо таращилось на него, кленовые ветки метнулись перед фонарем, и оттого казалось, что «царица» гримасничает. Из полузабытья его вывела острая боль, пронзившая палец раскрытой руки; он вздрогнул и дернулся, но Катюша держала цепко. В руке у нее блеснула беретная брошечка – латунная кошечка с зелеными глазками-камушками.

– Это зачем? – проговорил он, пока она тем временем деловито стряхивала капельку крови, выступившую у него на пальце, к плоским ступням каменной женщины.

– Как зачем? – удивилась она. – Должен быть подарок… царице-то… как же не подарить?

– Предрассудки какие-то, – брезгливо сказал он. Она наконец выпустила его руку, и он поднес палец ко рту… – Дикость.

– Царица ходит темными путями, – мягко сказала Катюша. – Ты не смотри, что здесь она на месте стоит… Не волнуйся, яхонтовый мой, она все сделает. Вот поклонился ты ей, ну и иди теперь, иди, дальше я сама…

– А… я?

– А ты домой, мой золотой, – фамильярно сказала Катюша, потрепав его по плечу. – Иди… жена небось заждалась… ужин приготовила. Диетический.