Впрочем, заключила наблюдательная Джоконда, когда совладала с ревностью и завистью, ничего удивительного во внимании дюка к Зите не было, поскольку солнце Уршеоло обернулось к Зите не раньше, чем дюк подметил пристальный взгляд маркграфа, всюду ее провожавший. Сделав такой вывод, Джоконда обрушила гнев на собственную недальновидность – она просчиталась. Козырем в этой партии оказалось никуда не девшееся соперничество между помирившимися друзьями и соратниками. Чтобы подцепить дюка на столь долго готовившийся крючок, ей следовало завладеть вниманием маркграфа. Джоконда упустила золотой шанс, предоставленный ей путешествием в повозке. Шанс, который Зита, с присущим ей видом наивности, использовала сполна. С досадой мадам де Шатоди смяла карты.

Но Зита, судя по всему, испытывала дискомфорт от присутствия дюка, и предпочитала уединение. Когда сеньор Асседо удалился за очередной порцией марципанов и полугара, она поспешно проскользнула в стеклянные двери, уводившие на балкон, и скрылась с глаз.

Йерве пришлось сплясать кадриль, польку, менуэты и летку-енку, потаскать и покружить на руках несметное количество дам, и заверить каждую, что лучшей партнерши на всем белом свете не сыскать. Казалось, он был вынужден отдавать дань прекрасной половине высокого собрания не только от своего имени, но и от имени своих занятых собою отцов. К концу бала юноша чувствовал себя, как после пятичасовой тренировки в фехтовальном зале, или после семичасовых упражнений в легкой атлетике с шестом, ядром, палицей и копьем. Голова шла кругом. Больше всего на свете ему хотелось завалиться спать. Где угодно, пусть хоть на конюшне. Но стоило ему отойти в укромную нишу у окна, как мадемуазель фон Крафт, дочь владельца ксвечилийского порта, схватила его под руку и принялась умолять официально представить ее маркграфу фон Таузендвассеру.

Фриденсрайх, окруженный старинными знакомыми, соседями и соратниками, приканчивал четвертую бутылку обашского столетней выдержки. Он не держал зла на этих людей, не вспоминавших о нем в течение шестнадцати лет, а, получив позволение вспомнить, набросившихся на него с жадным любопытством, как на цирковую диковинку на весенней ярмарке.

Его звали в гости, требуя непременно пообещать нанести визит в ближайшем месяце, еще лучше – на неделе, предлагали какие-то сделки, союзы, выпрашивали ходатайства, сводничества и покровительства, жаловались, хвастались, выспрашивали советов и мнения в вопросах хозяйственных и ратных, спешили поделиться новостями последних шестнадцати лет, и к полуночи Фриденсрайх был полностью осведомлен о том, какие изменения произошли в генеалогических древах Асседо, кто с кем вступил в брак, кто ушел в монастырь, кто получил повышение по службе, кто приобрел поместье, кто у кого отвоевал земли, кто почил в бозе, кто родился и кто у кого выиграл тяжбу. Он узнал, какие корабли были построены за эти шестнадцать лет и какие потонули, какие торговые связи были налажены, какие замки были разрушены, какие новые земли были освоены, какие урожаи погибли, и чьи стада принесли богатый приплод. Замкнутое в себе Асседо истосковалось по благодарному слушателю. Людям кажется, что истории, которые они рассказывают в десятый раз, оживают заново, когда собеседник их слышит впервые.

Каждый подходил к нему с исповедью, с просьбой, со страстью по сокровенному. Он представил себе, как переменчивы на маскараде жизни роли, которые люди друг перед другом исполняют. Когда-то Фриденсрайх был Рыцарем. Теперь, милостью благородного собрания, он превратился в Жреца. Но разве кто-либо из них был способен разглядеть за маской, которую они на него нацепили, его самого? Их любопытство было вызвано не самим Фриденсрайхом, а тем, что они о нем вообразили.