Желтухин повесил трубку после очередного звонка редактора и схватился за голову, утопил руки в волосы и сжал их в кулаки. Блядь, блядь, блядь! За месяц ни строчки не написал, а тут через неделю – рассказ? Он включил компьютер и начал метаться по рабочему столу, открывая наброски, черновики и любые заметки, появившиеся там со времен выхода «Мамая». Но все они были бесплодны, как яблони в деревенском саду Шуйского района. Взгляд его зацепился за файл с рассказом фаната, лежавший в углу экрана около «корзины».

Эдуард медленно открыл его и минут десять смотрел между строк, а потом хлопнул крышкой ноутбука. Хотел кражи для вдохновения? Нужен рассказ? Будет и рассказ, и кража!

На следующий день началась работа. Теперь текст назывался «Меленковский округ», действие перенеслось в Ярославскую область, которая насчитывала тысячи заброшенных церквей. Конечно, он переписал какие-то куски и улучшил мотивацию персонажей, добавил «актуалочки». Например, главная героиня Вера повзрослела и сбегала от абьюза в семье, да и от Москвы до Ярославля было поближе, чем от Питера до Шуи. В деревне теперь водилась и молодежь, задиравшая городскую, и привлекательный парень, с которым возникала любовь. Но основную сюжетную линию, атмосферные описания деревни и природы, шамкающих стариков и пугающих фресок – он оставил. Мало того, он понимал, что его вкрапления диалогов, персонажей и описаний в оригинальный текст выделялись в нем, как москвичка в ярославской деревне. Заканчивалось все тем, что ведьма сживала со свету возлюбленного Веры, а та сходила с ума в церкви, окруженная призраками замученных здесь священников.

Ровно через неделю рассказ отправился на почту к редактору, и тот оказался в восторге.

– Ну вот можешь же! Можешь! – повторял он по телефону.

Через две рассказ вышел в глянцевом приложении к известной деловой газете. В предисловии Марина Зильберштейн написала, что новое произведение Желтухина – «потрясающая аллюзия на судьбу вымирающей русской деревни».

Через три в популярном сетевом издании «Большая Афиша» вышла колонка за авторством Григория Шеповалова под названием «Как писатель Желтухин украл мой рассказ». Со скриншотами отправленного письма, сравнениями текста «Шуйского района» и «Маленковского округа», указанием фрагментов прямого заимствования текста и пересказом фабул обоих рассказов.

Это было похоже на конец.

Конечно, редактор пару раз позвонил и поорал и больше не звонил, а издатель привлек пиар-ресурсы, чтобы вбросить точку зрения, что «не все так однозначно». Желтухин тоже выдавил в комментарии газетчику невнятные оправдания, что «неужели вы думаете, что я три оригинальных романа написал, а рассказ украл, я вообще это письмо не получал» и «великие мыслят одинаково». Одни преданные фанаты в сети строили версии, оправдывающие писателя, а другие отвернулись от него.

На пару дней показалось, что пронесло.

А потом в игру включилась давно забытая Оля, теперь уже редактор большого издательства, и задействовала все свои связи, распустила все свои слухи, и изобразила себя жертвой ”me too”. И вот это уже был точно конец, кто захочет печатать плагиатора, а тем более человека, про которого пишут колонки «Газлайтинг и абьюз писателя Желтухина»?

Скандал в конце концов утих, вот только теперь путь в большую литературу и разнообразные списки для него был закрыт. Он и сам не мог ничего писать, и никому не было интересно, а что он там пишет.

Пару ничем не запомнившихся лет он снова работал копирайтером, в третьесортном агентстве, в первосортное его не взяли из-за подпорченной репутации. И почти каждый день думал о том, что все пошло не так с момента встречи с Лили. Именно после похода в бордель муза ушла навсегда, словно бы то ли проститутка, то ли демоница высосала из него всю творческую энергию. Нередко ему снились кошмары, как он яростно пишет, а потом написанный текст, лежащий перед ним, сгорает дотла или буквы с листа начинают убегать и спрыгивать с края стола, оставляя страничку девственно белой. Нередко после этого появлялось лысое существо с тонкой полупрозрачной кожей и парой перепончатых крыльев и оставляло след от слюнявого раздвоенного языка на его щеке.