Не всякий разглядел бы пальцы вытянутой руки, но для него темнота была полна движения и жизни. Вот пролетела сова, лист упал с дерева, вот енот заворочался в своей норе, в реке плеснула крупная рыба.

Мужчина улыбнулся звездам.

– Я чувствую что-то, – тихо прошептала темнота.

– Беду?

– Нет. Что-то серьезное… почти великое.

– Я тоже чувствую. Что-то случится. Скоро.

Женщина пошевелилась рядом.

– Ты никогда не верил в судьбу… – почти обвиняюще сказала она.

– Судьбы нет.

– Тогда почему ты так спокоен? – Прохладные пальцы коснулись его руки.

– «Да свершится предначертанное…» Твоя правда, я никогда не верил в судьбу. – Он поцеловал жену. – Но сейчас мы ничего не сможем сделать. Не сможем изменить предопределенность, которая зависит не от нас.

Женщина устроилась поудобнее в его объятиях и замерла. Луна наконец вынырнула из-за туч и озарила лес серебряным волшебством.

– Ты прав, – с неохотой сказала жена, очнувшись через какое-то время. – Эта линия судьбы будет начата без нас, мы не сможем ничего вплести в нее. Остается только надеяться, что те, от кого все зависит, сделают верный выбор.

Она повела плечами, освобождаясь из кольца его рук.

– Пора устраивать перекличку. – Маленький барабан отправил в ночь долгую затейливую дробь. Привычно пересчитывая ответы, мужчина задумался о людях, которых вещий разум жены разглядел в вечно меняющихся линиях будущего. Да, пусть они сделают верный выбор.

Посреди ночи Алек проснулся от странного чувства. Ему говорили, что на Часовой ночью тепло, он не поверил сначала. Площадка была защищена со всех сторон камнем и леском, костер забросали землей, чтобы сохранить угли. Алек повозился на вересковом ложе, сел. Ему казалось, что он лежит на облаке и смотрит сверху. Где-то разгорелся недобрый огонь, он был еще далеко, но приближался, зажженный по его, Александра, жизнь и душу.

Патэ Киош проснулся раньше, чем собирался. Поворочался с боку на бок, понял, что уже не уснет, и встал.

Вся деревня спала. Гавкнул спросонья пес, заворочался в будке, но вылезать поленился. Туман тек по улицам, сырость мгновенно забралась под плащ. Киош сам оседлал коня, кинул зевающему трактирщику еще одну деньгу. Тот подхватил, угодливо кланяясь, подал сумку с припасами. Патэ легко вспрыгнул на каурого, поправил громобой за поясом и взял поводья заводного коня. Поднял руку:

– Благослови Господь вашу деревню, – и только пыль взметнулась по тракту. Трактирщик почесал брюхо и ушел в тепло дома.

Спокойная ночь пролилась бальзамом на смятенную душу патэ. Копыта лошадей глухо стукали в утоптанную землю. Луна светила ярко, на залитой белым светом дороге можно было разглядеть медную монету, и патэ счел, что можно перейти на легкий галоп.

Во имя Проводника!..

Конь шарахнулся, патэ дернул поводья, скакун нервно затанцевал. Киош ободряюще похлопал его по шее, заодно успокаивая свое бешено колотящееся сердце. Заводной конь фыркал и хрипел, пятясь и порываясь встать на дыбы, его сдерживал повод, привязанный к луке седла.

– Филипп? – Голос сорвался. – Что ты тут делаешь?

Самый старший Избавленный Радона поднял седую трясущуюся голову. Блеснули безумные глаза.

– Э-э-э-э-э, Липка гуляет, да! – гордо произнес старец, пристукнув посохом. Патэ вдруг показалось, что Избавленный очень похож на Предстоятеля, он тряхнул головой, отгоняя морок.

– Почему ты так далеко от дома?

– От дома? – Филипп оглянулся и явно удивился. – Далеко от дома, говоришь ты, мальчик? Дом мой везде, все земли мой дом, да, а я брожу, и никто меня не видит, х-хе!

Он переступил босыми ногами, снизу вверх заискивающе посмотрел на патэ.