– Патэ Ламан…

Патэ, не отрываясь от пергамента, кивнул в сторону кресла. Алек осторожно уселся на краешек. Он впервые был в чертоге и с интересом глазел по сторонам. Патэ Ламан писал так долго, что Алек успел как следует рассмотреть и хитрые приборы из стеклянных, фарфоровых, металлических трубок и емкостей, странные тикающие штуковины. Алек сидел и скучал, гадая об их предназначении.

Наконец патэ поднял голову и словно бы даже удивился, обнаружив, что не один в кабинете.

– Иди сюда, садись…

Алек закатал рукав, патэ провел кусочком жгучей плесени по коже, потом в его руке появился тонкий ножичек, почти игла. Алек поморщился. Пастырь подобрал выступившую росинку крови, небрежно тронул Живу, и царапина взялась корочкой.

– Еще раз.

Алек послушно сосредоточил сознание, шевельнул пальцами. Один камень, два…

Три камня величиной с кулак неподвижно висели в воздухе. Четвертый камень дернулся, порываясь взлететь… но тут построение Узора развалилось, и камни попадали на пол, оставляя выбоины в гладко струганных досках.

– Устал?

– Ага… – Рука болезненно заныла. Алек размял сведенные судорогой пальцы. И двадцать ударов розгами за жестование, вспомнил он Школу. Да, раньше ему бы здорово досталось за привычку использовать жест для направления мысли. Сейчас патэ не обратил внимания, делая еще один надрез и подхватывая каплю крови.

– Теперь… – Патэ пододвинул доску с немудреными арифметическими примерами. Алек сопел и теребил мел в руках, решал медленно, с ошибками. Видимо, у Ламана лопнуло терпение, последний пример остался без ответа. Быстро проверив примеры, патэ снова взял каплю крови, потом ушел в лабораторию, долго возился там.

– Патэ Киош, а что не так с моей кровью? – осмелился спросить юноша. Вчера у него тоже брали кровь и заставляли подвешивать камни и решать примеры. И позавчера.

– Что? Ступай, с твоей кровью все в порядке, – раздраженно ответил патэ и чем-то загремел. Алек вышел за дверь, успев услышать его бормотание:

– Да, в порядке… Даже более чем…

Алек шагал по дороге, поднял мыслью валяющуюся на дороге палку, заставив ее трижды облететь вокруг себя, позвал в руку.

– Тысяча двести семнадцать и две трети будет, – сообщил он солнечному дню, сшибая палкой метелки трав.

На другой день патэ Ламан сам пришел к нему и подарил трубку и кисет. Последние подарки отца взрослому сыну обычно дарились на восемнадцатый день рождения. Увидев трубку, Алек как никогда раньше ясно понял, что возвращения к прежней жизни не будет.

Проницательный пастырь заметил его состояние.

– Ты поплачь, если хочешь, легче будет.

Но Александр разучился плакать, и легче ему не стало. Патэ не ответил на вопрос про кровь и заторопился к себе.

Алек неумело набил трубку, сделал огонь, храбро втянул в себя дым, задохнулся и долго кашлял. Уронил трубку – плохая примета, – рассыпав по жухлой траве искры крепкого джега.

– Еще научишься, – прозвучал незнакомый голос. Алек поднял голову, сморгнул навернувшиеся слезы. Рядом стоял высокий широкоплечий парень или даже молодой мужчина с простым невыразительным лицом.

– Мо. – Глаза у него были усталые, потухшие. Александр не сразу понял, что этот слог – его имя, по школьной традиции сокращенное до предела.

– Александр… Алек… – Мо очень осторожно, словно опасаясь раздавить, пожал руку. Глядя на его широченные плечи, Алек понял, что опасение было не напрасным.

– Я кузнец здешний, моя кузня вон там, – неопределенным взмахом руки показал Мо. – Ты обращайся, если надо.

Тут новый знакомый недоуменно оглянулся, почесал затылок, словно вспоминая, как он здесь оказался и кто этот человек. У Алека сложилось впечатление, что Мо немного не в себе.