– Документы какие есть? Может пропуск какой или справка…? – Безнадежно тоскливым тоном продолжал он спрашивать, уже понимая, что вместо «интересного дела» приобрел головную боль.

Не получив никакого ответа, кроме отрицательного покачивания головой, он, уже не надеясь ни на что, с отчаяньем спросил:

– Ну а звать-то тебя хоть как, помнишь?

Очередное отрицательное покачивание головой, и участковый сдался. Поднявшись с табуретки, он подошел к Наталье, и, уже не питая никаких особых надежд, спросил:

– Что скажешь, Наталья Андреевна?

Та пожала плечами и заговорила бесстрастным тихим голосом, словно читала лекцию:

– Человек очень истощен. Судя по всему, пробыл без пищи, или с очень ограниченным ее количеством, довольно длительный период времени. Организм ослаблен. Никаких других повреждений, угрожающих его здоровью, я не увидела. Видимо, в следствие какого-то сильнейшего стресса у него отказала память. Одним словом, амнезия. Как это долго продлится и вернется ли к нему память, сказать не могу.

Участковый, как он обычно это делал при сильном волнении, сдвинул фуражку на затылок, и вытер ладонью лоб. Потом, часто оглядываясь на лежащего на кушетке мужчину, заговорил громким шепотом:

– И чего мне с ним делать? Я же его такого даже до райцентра не довезу. Неровен час, помрет по дороге, а мне за него отвечай.

Наталья равнодушно пожала плечами.

– Я ему вколола раствор глюкозы, чтобы поддержать организм хоть немного. Его нужно сейчас постепенно выводить из состояния голодовки. А уж потом куда-то везти. – Потом едва сморщив свой хорошенький носик, уже совсем другим голосом проговорила. – Ему бы еще и помыться не мешало и переодеться. Его-то одежда в таком виде вообще ни на что не годна. Ну и отдых, никаких волнений. А там видно будет. Я, конечно, на сегодняшнюю ночь могу его здесь оставить, а дальше уж твое дело. Решай, куда его пристроить.

Участковый несколько раз хлопнул на фельдшера ресницами, и с некоторым негодованием, начал:

– Так, а куда ж я его дену-то? Не домой же мне его… Ты мою Людмилу знаешь, да и места у меня нет…

Но Наталья не дала ему закончить перечисления всех его «да куда же» и «да как же», строго проговорив:

– Я, Егорыч, работник медслужбы, а не твой зам по общим вопросам. Меня заботит только состояние здоровья больного. А этот – здоров. Все, что от меня требовалось, я сделала. А дальше, повторяю, твоя забота. – Потом, видя обиженное и растерянное лицо участкового, чуть сменила тон, на более дружеский. – Ну поговори с тем же Авдеем. У него дом большой, а живут с внуком вдвоем. Поди не стеснит его этот потерпевший. Ну, ты же власть, в конце-то концов! – И закончила весьма прозаично. – Я все тебе сказала. Ты сейчас с ним останься пока. А мне домой пора. У меня хозяйство некормленое. Как управлюсь, вернусь и тебя сменю.

И она, скинув с себя белый халат, который надевала перед осмотром человека, заспешила на выход. Василий Егорович даже ничего не успел ей сказать, только и прокричал во след:

– Ты там не задерживайся!!

После ухода Натальи, участковый почувствовал себя немного не в своей тарелке. Найденный дедом Авдеем человек сидел на кушетке и смотрел своим пустым взглядом в одну точку. В небольшой комнатке повисла мутная тишина, в которой был слышен только шорох в углу, за старым деревянным шкафом с документами. Мышь прогрызла дырку в полу и теперь крошила на мелкие кусочки старую бумагу для своей норки. От этой тишины, неясного мышиного шуршания, а особенно, от неподвижной фигуры человека с остановившимся взглядом, участковому совсем сделалось не по себе. Вытерев вспотевший затылок своим огромным носовым платком, он пробормотал что-то невнятное на тему «подышу свежим воздухом», и выскочил из комнаты фельдшерского пункта на крыльцо. Августовская тихая ночь опустилась на поселок, принося с собой влажную прохладу, от которой все – деревья, травы, черепичные и металлические крыши домов, покрылись влажными капельками росы. Кое-где во дворах лениво перебрехивались собаки, раздавались обычные, привычные для слуха ночные шорохи и звуки. И только тут, стоя на крыльце, Василий Егорович выдохнул с облегчением. Он вытащил из кармана помятую пачку папирос, и дрожащей рукой, только с третьего раза прикурил. С удовольствием выпустил струю дыма и проворчал себе под нос: