Подумав, что, вроде, высказала все свои обиды собаке, и больше сказать мне уже нечего, направилась в дом. Сегодня еще нужно было закончить монографию, и успеть отправить ее в Академию. А там оставалось работы – начать, да кончить. Обложившись книгами, я усердно трудилась несколько часов подряд. Работа шла ни шатко, ни валко. Мысли мои улетали Бог знает куда. Точнее, я знала, куда они улетают, но легче от этого не было. В конце концов, я плюнула на все. Все равно, почтовое отделение скоро закроется, и я, по любому, уже ничего и никуда сегодня отправить не смогу.
Меня словно магнитом тянуло к бабкиному сундуку. Я пыталась себя убедить, что я там уже знаю каждую букву в этих книгах, каждую мелочь, лежащую на дне сундука. Но эта тяга была сильнее меня. В конце концов, я перестала сопротивляться, и решительно направилась в бывшую бабушкину комнату. Впрочем, почему, бывшую. То, что Бабуля там уже не жила, ничего не меняло. Там все оставалось, как и при ее жизни. Заходила я туда довольно редко. Только, если надо было какой-нибудь заковыристый рецепт посмотреть или напомнить слова заговора. Да еще, пыль стереть, да полы помыть. И неизменно, с весны до поздней осени там стоял букет живых цветов в глиняной пузатой вазе, которую дед-умелец сам сотворил из местной глины и сам в печи ее и обжег. А зимой я ставила либо хвойную веточку, либо веточку березы. Бабушка Айникки любила только живые растения. Пластик не переносила не в каком виде. И даже, умирая, попросила меня, никаких пластмассовых цветов на ее могиле чтобы рядом не было.
Присев на корточки возле сундука, я, как в детстве, принялась рассматривать резных животных по его бокам, почему-то опасаясь прикасаться к ним пальцами. Как ни странно, это занятие захватило меня. Я словно сама бежала рядом со всеми этими рысями и медведями, и дикий ужас охватывал меня от чувства надвигающейся катастрофы. В себя я пришла от того, что в сенях скребся в дверь Хукка. Я встала с пола, на который плюхнулась, сама не знаю в какой момент моего сидения рядом с сундуком. Интересно, сколько же я тут сижу? Вот же глупость какая! Ноги затекли и теперь покалывали, словно мелкими иголочками. А с улицы раздался звук мотоцикла. Вышла на крыльцо. Ну точно, похоже, участковый пылит. А мой пес вдруг, почему-то жалобно скулил на крыльце, прижимаясь к моим ногам.
– Ты чего, Хукка? Это вон участковый опять с дедом Авдеем приехали. Болящего привезли. Он безобидный. – Попыталась я утешить и успокоить собаку.
А про себя подумала, что очень на это надеюсь. Тревога заползла мелкой весенней гадючкой в душу, и никак не хотела оттуда вылезать. Мой пес тоже что-то чувствовал, потому что вел себя весьма странно. Настороженно замерев рядом со мной на крыльце, поставил уши топориком, и ни в какую не собирался идти встречать гостей. Василий Егорович заглушил свой драндулет, снял с головы каску и напялил на затылок свою видавшую виды форменную фуражку. Завидев меня заорал так, будто всю жизнь проработал в сталелитейном цехе, где сутки на пролет никто не слышит собственного голоса от заводского шума.
– Здорово, Веруня!!! Вот, найденыша к тебе с Авдеем доставили. Дед говорит, что, если ты его не вылечишь – никто не вылечит! – Восторг так и переполнял его по неизвестной мне причине.
Я, не обращая внимания на его зычный, я бы даже сказала, трубный глас, подошла к мотоциклу. Из люльки выбирался мужчина, возраст которого я бы определить не бралась. Ему могло быть тридцать пять, и с таким же успехом могло быть сорок пять, а то и все пятьдесят. Представляю себе, какой он имел вид, когда его нашел дед Авдей. Если сейчас, помытый и переодетый, накормленный, он выглядел так, словно последние лет десять пребывал в концлагере. В свое лучшее время, это был статный мужчина, про которых говорят «косая сажень в плечах», волосы скорее темно-русые, чем черные, когда-то пышные, вьющиеся, сейчас свисали какими-то пегими сосульками. Кожа обтягивала кости, делая его каким-то нелепым, похожим на угловатого подростка. Только глаза, ярко-синие и глубокие, как густое осеннее небо над головой, светились каким-то скрытым огнем и детским любопытством. Он, не обращая внимания на меня, медленно крутил головой, осматривая округу. Дед подошел к нему, и стал помогать выбираться ему из люльки, все время приговаривая: