– У меня все марки вышли, – пожаловался Кернс. – Давайте на запись.

– Очень рад, что ты не сдаешься, – одобрительно заметил Макдональд.

– Погоди, я еще не решил. Тысячу я уже проставил. А теперь как?

– Теперь либо бросай карты, либо ставь три тысячи. А можешь и выше поднять, пожалуйста!

– Нет уж, спасибо! Это у тебя, может, четыре туза на руках, а у меня слабовато. – Кернс еще раз заглянул в свои карты. – Вот что я тебе скажу, Мак: я все-таки попытаю счастья – выложу три тысячи.

Он пометил сумму на клочке бумаги, подписался и положил бумажку на середину стола.

Слово было за Луи-французом. Все взоры обратились на него.

С минуту он дрожащими пальцами перебирал свои карты, потом произнес:

– Чует мое сердце, что ничего не выйдет. Черт с ним! – И со вздохом отбросил карты в сторону.

Тогда глаза всех присутствующих – свыше сотни пар – впились в Кэмбла.

– Ну, Джек, жалко мне тебя, я только отвечу, – сказал Кэмбл и выложил две тысячи, но ставки не перекрыл.

Теперь все взгляды устремились на Харниша; он нацарапал что-то на бумажке и пододвинул ее к котлу.

– Имейте в виду, – сказал он. – Здесь не воскресная школа и не благотворительное общество. Я отвечаю и добавляю еще тысячу. Слово за тобой, Мак. Как там твои четыре туза?

– За мной дело не станет, – ответил Макдональд. – Вот вам тысяча и ставлю еще одну. Ну, а ты, Джек? Надеешься на свое счастье?

– Очень даже надеюсь. – Кернс долго перебирал и разглядывал свои карты. – Из игры я не выйду. Но я хочу, чтобы вы знали: у меня имеется пароход «Белла», он стоит полных двадцать тысяч, ни на унцию меньше. В моей лавке на Шестидесятой Миле лежит товару на пять тысяч. И вам известно, что скоро доставят мою лесопилку. Она сейчас на озере Линдерман, и для нее уже вяжут плот. Ну как? В долг поверите?

– Поверим, – ответил Харниш. – Валяй ставь! Кстати, уж и я скажу: двадцать тысяч лежат здесь, у Мака в сейфе, и двадцать тысяч у меня под землей на Лосиной реке. Ты, Кэмбл, мой участок знаешь. Есть там на двадцать тысяч?

– Есть.

– Сколько надо ставить? – спросил Кернс.

– Две тысячи.

– Смотри, Джек, не зарывайся, этим дело не кончится, – предостерег его Харниш.

– Я в свое счастье верю. Так вот и вижу, как оно мне улыбается, – сказал Кернс и положил новую расписку на две тысячи поверх кучки бумажек.

– Счастья я никакого не вижу, зато вижу, что у меня неплохая карта, – заявил Кэмбл, пододвигая свою расписку, – но перекрывать не хочу.

– А я хочу, – сказал Харниш, принимаясь писать. – Отвечаю тысячу и подымаю на тысячу.

Тут Мадонна, которая стояла за стулом Элама Харниша, сделала то, на что не решился бы даже лучший друг игрока в покер. Протянув руку через его плечо, она подняла со стола лежавшие перед ним пять карт и заглянула в них, почти вплотную прижимая их к его груди. Она увидела, что у него три дамы и две восьмерки, но ни одна душа не могла бы догадаться, большая ли у него карта. Глаза всех партнеров так и сверлили ее, однако она ничем себя не выдала. Лицо Мадонны, словно высеченное из льда, было невозмутимо и выражало одно лишь равнодушие. Даже бровь у нее не шевельнулась, не дрогнули ноздри, не блеснули глаза. Она опять положила карты на стол рубашкой вверх, и взоры игроков нехотя отвернулись от ее лица, не прочтя на нем ничего.

Макдональд приветливо улыбнулся.

– Отвечаю тебе, Время-не-ждет, и перекрываю двумя тысячами. Как твое счастье, Джек?

– Все улыбается, Мак. Да так, что просто устоять не могу. Вот три тысячи. Чует мое сердце, что выиграю. И знаешь, что еще мое сердце чует? Время-не-ждет тоже ответит.