– Да, – кивнул Себастьян. – У нас уже собрались все, кто нужен.

Боб Линди, чтобы пробурить воздуховод и управлять землеройными инструментами. Доктор Сайн, чтобы обеспечить экстренное и жизненно необходимое медицинское внимание. Отец Файн, чтобы исполнить Таинство Чудесного Возрождения… а затем уже завтра, уже в рабочее время Черил Вейл, чтобы провести всю бумажную работу, и торговый агент Р. К. Бакли, чтобы оформить заказ и заняться поисками покупателя.

Влезая в балахонистый костюм, очень подходящий для таких вот холодных ночей, он размышлял, что не очень-то любит эту, торговую сторону дела, а вот Р. К., похоже, прямо для этого и рожден. Ведь у него есть даже специальная теория размещения товара, под каковым имелось в виду умение сбагрить кому-нибудь старорожденную личность. Бакли хвалился в рекламе, что он размещает старорожденных только в «особо благоприятных условиях в надежно проверенной обстановке», но в действительности он продавал кому угодно, если цена была достаточной, чтобы гарантировать ему пять процентов комиссионных.

Пока он доставал из шкафа пальто, Лотта говорила:

– Ты читал когда-нибудь Первое послание коринфянам в НАБ?[2] Я знаю, этот перевод немного подустарел, но мне он всегда нравился.

– Ты бы лучше поторопилась с одеванием, – сказал Себастьян, возвращая ее на землю.

– Хорошо, – послушно кивнула Лотта, направляясь к шкафу, чтобы достать свои рабочие брюки и нежно обожаемые высокие сапоги из мягчайшей кожи. – Я сейчас как раз учу его наизусть, ведь я же, в конце концов, твоя жена, и оно прямо относится к работе, которой мы – в смысле, ты – занимаемся. Говорю… это в смысле, так оно начинается, я уже цитирую. «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся – в друг, во мгновение ока, при последней трубе»[3].

– Труба, – задумчиво сказал Себастьян, терпеливо наблюдавший, как она одевается, – протрубившая однажды в июне восемьдесят шестого.

Ко всеобщему, думал он, изумлению – всеобщему, конечно же, если не считать Алекса Хобарта, который предсказал всю эту катавасию, за что эффект антивремени и получил его имя.

– Я готова, – гордо сказала Лотта.

На ней уже были сапоги, рабочие брюки, свитер и, как знал он, пижама подо всеми этими одежками; Себастьян улыбнулся, подумав об этом: она сделала так для сбережения времени, чтобы его не задерживать.

Они вышли из квартиры и поднялись скоростным лифтом на крышу к своей машине.

– Лично я, – сказал он, вытирая с машины ночную росу, – предпочитаю старую Библию короля Иакова[4].

– Никогда ее не читала, – с детским простосердечием призналась Лотта, словно говоря: но обязательно прочитаю.

– Сколько я помню, – продолжил Себастьян, – там этот пассаж выглядит следующим образом: «Внимайте! Я поведаю вам тайну. Все мы не уснем, но все изменимся…» – и так далее. Нечто в этом роде. Но я точно помню это «внимайте». Мне оно нравится больше, чем «говорю вам».

Он запустил двигатель и поднял машину в воздух.

– Наверное, ты прав, – согласилась Лотта, вечно готовая смотреть на него снизу вверх – ведь он же был гораздо старше ее, старше и авторитетнее.

Это ему всегда нравилось, да и ей вроде бы тоже. Сидя рядом с Лоттой, он ласково похлопал ее по коленке, и она, как всегда, тоже его похлопала: их взаимная любовь была вполне искренней, была свободным двусторонним потоком.

Молодой, очень серьезный полицейский Тинбейн встретил их за облупившейся железной оградой кладбища.

– Добрый вечер, сэр, – сказал он Себастьяну и отдал честь; для Тинбейна форма делала каждое его действие официальным и совершенно безличным. – Ваш техник прибыл пару минут назад и сейчас бурит временную воздушную скважину. Очень удачно, что я пролетал мимо. – Тут полицейский заметил Лотту и тоже отдал ей честь. – Добрый вечер, миссис Гермес. Жаль, что так холодно. Вы бы не хотели посидеть в патрульной машине? Там включен обогреватель.