Галина Анатольевна Новичкова, в то время – замдиректора НИИ детской гематологии – была уже большим ученым, но оставалась практикующим врачом и буквально не вылезала из отделения. Но я ничего этого еще, разумеется, не знаю. Единственное, что сбивает меня с намеченного пути, – это убедительность голоса моей собеседницы. Она буквально приказывает привезти нашего мальчика в Москву, в отделение общей гематологии Российской детской клинической больницы – обследовать, уточнить диагноз. Я пытаюсь вставить какие-то слова про то, что смогу отыскать денег на заграничное лечение, а она повторяет: “Разговаривать предметно о плане лечения можно только после обследования, которое необходимо провести в нашей больнице. Наши врачи вполне компетентны и в плане диагностики, и в плане лечения”. Я ее сто раз переспросила: “Вы уверены? Вы уверены, вы уверены, вы уверены?” Она сказала “Да. Я уверена”.

Но я не была уверена всё равно. И всё же назначила встречу с заведующим отделением, в котором, предположительно, будут обследовать и лечить сына моих друзей, и поехала в эту больницу. Там меня встретил человек, который показался мне то ли медбратом, то ли студентом. В лучшем случае аспирантом. С абсолютно иконописным лицом. Представляется: Михаил Александрович Масчан. Теперь я бы к этому добавила: один из лучших врачей на Земле, уже тогда – кандидат наук, который совсем скоро станет доктором наук, профессором. Но я же ничего этого не понимаю! Вот он приводит меня в ординаторскую. Усаживает перед собой и очень долго, так долго, как никогда ни один врач прежде со мной не разговаривал, расспрашивает. Я ёрзаю, нервничаю. Я же жду заведующего отделением, а не какого-то там медбрата-аспиранта. Но про себя отмечаю, что говорит он так, как может говорить только человек, бесконечно влюбленный в свою профессию, в свое дело. И попутно вежливо, спокойно, подробно рассказывает обо всех этапах предстоящего лечения. “Наверное, он будет хорошим врачом, – думаю я. А еще я думаю: – Это всё замечательно, конечно, но мы теряем время”. И я ему говорю: “Спасибо, вы мне очень помогли, Михаил Александрович. Но я все-таки хотела бы встретиться с заведующим отделением”, на что он отвечает: “Это я и есть”. И я не успеваю ни опомниться, ни извиниться, как вдруг в ординаторскую кто-то вбегает со словами: “Галечка идет!” И начинается такое движение, что мне представляется, будто сейчас придет какая-то дама, которую все побаиваются.

Но входит именно что Галечка, Галина Анатольевна Новичкова, хрупкая, маленькая, улыбчивая, с огромными лучистыми глазами. У нее не застегнутый на все пуговицы, а накинутый на плечи, распахнутый халат, она прекрасно выглядит. Она уводит меня к себе в кабинет. Разговор очень короткий, наверное, минуты полторы, по сути пересказ того, что до нее сказал Масчан, которого я приняла за медбрата. Я смотрю на эту красивую, ухоженную и страстную женщину и не очень понимаю, куда я вообще попала. И не могу поверить, что со мной разговаривает врач: просто разговаривает, как с равным.

До этого похода в РДКБ, до знакомства с Масчаном и Новичковой в моем арсенале имелось только два опыта: детский, со спиной, когда нас с мамой все посылали, и взрослый – с блатом, по которому я должна была рожать свою старшую дочь Арину. Это была история в сюрреалистическом ключе: модной артистке модные коллеги посоветовали рожать в модной клинике. Меня чуть ли не на ступенях встретил главный врач, взял под руку и повел по коридору, гордо рассказывая, что вот в этой палате у него рожала Наташа Королёва, а прямо сейчас в каждой палате лежит и рожает по звезде. “Поэтому вы пришли по адресу”, – заключает главврач. Передо мной выстроили всех нянечек, медсестер, акушерок, которые должны были вести мою беременность. И он всему этому строю сообщает: “Посмотрите, с кем вы будете работать!” Я открыла рот, чтобы представиться, но главврач меня оборвал: “Не надо, пусть догадаются сами”. Повисла угрожающая пауза, которую он прервал словами: “Ну как же вы ее не узнаете, это же наша любимая артистка: Чулпан Хакамадова”.