– Я, брат, порой, грешным делом, даже думаю, что и слава богу, – продолжил Димка, забираясь в кабину. – Странно, да? Мне-то тяжко без нее, сам понимаешь, но она к Богу мирно отошла. Как чувствовала, хотя что там…

Он повернул ключ, и двигатель грузовика заурчал, ровно, как звучат старые, но исправные моторы.

– С четверга на пятницу ей было плохо, и на следующий день. Потом полегчало. В воскресенье она на службу сходила, она у меня набожная была. – Димка бросил взгляд на привычную трехчастную икону – Владимирская, Спас и Святой Николай, – висевшую над лобовым стеклом, а не на «торпеде», как у многих, и перекрестился. – Пришла домой такая вся радостная… она исхудала сильно, прямо просвечивалась, а тут будто сама светится изнутри. Мы вечером засиделись, смотрели по телику муру какую-то, и все прошлое вспоминали. А ночью ее не стало.

Тем временем грузовик выехал с огороженного полуобрушенным бетонным забором двора на улицу. Асфальт улицы был разбит, в прорехах дорожного покрытия серебрились ледком лужи.

– Ты на дорогу-то не гляди, – сказал Димка. – Дальше только хуже будет. Здесь и до войны дороги были такие – хоть плачь, а сейчас и подавно. Так вот, я чего говорю, ежели бы она до этого непотребства дожила, ох и больно бы ей было! Она ж у меня украиночка, с Полтавщины; до того, как в школу пошла, на русском не говорила. Сколько песен знала, как пела… – В уголках глаз шофера что-то блеснуло, он машинально протер их костяшками пальцев. – И Россию любила, и Украину свою. А нациков, – тогда еще зубры были, Лукьяненко, Чорновол-старший, Хмара… старые болтуны, а какую бучу заварили, – так их она на дух не переносила. Очень ее все это огорчило бы, так что, может, и к лучшему, что померла.

Он повернул руль, объезжая колдобину, и добавил:

– Да что я все о себе? Ты ж мне так и не сказал, бача, за каким таким интересом ты в это пекло лезешь.

Саша отвернулся к боковому стеклу, рассеянно глядя на руины, вдоль которых они сейчас ехали. Ни одного целого строения, от некоторых домов остались только обгоревшие контуры на грязно-серой земле, местами покрытой тонким и таким же грязным снежком. Зима еще не уступила свои права весне, а здесь, под Бахмутом, вообще царило какое-то безвременье – ни осень, ни зима, ни весна…

– Сын у меня там, – глухо ответил Александр Леонидович на вопрос Димы. – Сына я ищу.

Они познакомились в далеком 1996-м в подмосковном санатории. Капитан Северов прибыл туда из военного госпиталя, где оказался после ранения. Ранили его, по странной иронии судьбы, под населенным пунктом, называвшимся почти так же, как город, в который он сейчас ехал в поисках своего сына, – Бамут, на одну букву отличается. Ранение было тяжелым, в частности сильно было повреждено легкое, поэтому после продолжительного лечения Александра Леонидовича отправили долечиваться в ведомственный санаторий – из лечения, правда, было только усиленное питание и целебный воздух окружавшего санаторий соснового леса.

Ее он заметил сразу: среди немногочисленных женщин-пациентов ведомственного санатория она выделялась – была совсем юной и хрупкой как тростиночка. Они познакомились в крохотной и не особо интересной библиотеке санатория – взяв с полки книгу, название и автор которой как-то стерлись за прошедшие годы, что-то про историю то ли французского театра, то ли литературы страны Эйфелевой башни, Александр услышал сзади разочарованный полувздох-полувсхлип. Быстро обернувшись, он увидел перед собой эту девочку, которая, что греха таить, привлекла его внимание еще раньше.