– Защищайся! – рычит Филимон. – Не прижимайся вплотную к стене. Держись от стены на расстоянии шага, понятно? Стой на месте и просто защищайся… Нет, не делает. Это я буду его должник, если пройду мимо.

Но Дмитрий не просто защищается. Иногда он позволяет себе контратаковать, на что партнер его реагирует одобрительным фырканьем.

– О’кей. Рассмотрим другую ситуацию. Когда не пятеро на одного, а один на одного, но весовые категории разные и степень подготовки – тоже.

– Я смотрю, кто искал этой схватки, – с непреклонной решимостью заявляет Филимон, как будто его мнение оспаривает целое собрание демагогов. – Кто ее начал: более сильный, более слабый или оба одновременно. Бывает, что более слабый вызывает на бой более сильного. Он готов быть побитым, покалеченным или даже убитым, но все равно идет и вызывает своего врага. В такое дело я не вмешиваюсь, потому что это дело чести. Ты когда-нибудь бился с тем, кто сильнее тебя?

– Я делаю это прямо сейчас, мать твою!

– Не зли меня, Дмитрий! – ревет Филимон, обрушивая на него очередную серию ударов. – Я тебе не враг! Защищайся. Еще! Стой, черт тебя подери! Держись на ногах. Внимательнее. Еще! Еще! Ты можешь.

Их поединки совсем не похожи на обычные тренировки. Это в самом деле жестко. Никаких поблажек. Теперь Дмитрию, привыкшему считать себя привлекательным внешне, плевать на собственную привлекательность. Теперь он все время ходит с разбитым лицом. Американец Гарри Додсон, инициатор того памятного нападения, ухмыляется – на всякий случай держась на безопасном расстоянии, – с такими друзьями врагов не надо. Он прав. Врагов не надо. Более того, сами враги тоже считают, что их не надо. И дело не только в том, что при малейших признаках конфликта с любым количеством участников за спиной худощавого русского тут же материализуется коренастый грек, но и в том, что сам русский загадочным образом изменился. В его движениях, походке, взгляде появилось нечто, заставляющее людей крепко подумать, прежде чем цепляться к нему.

Филимон хотел знать о Дмитрии буквально все. Он задавал миллион вопросов, считая, вероятно, что у друзей секретов друг от друга быть не должно.

– Что ты любишь больше всего в этой жизни?

– Свободу.

– Что ненавидишь больше всего? Чего не прощаешь?

– Себе или другим? – уточняет Дмитрий, понемногу приходя в себя после особенно трудного боя.

– И себе, и другим.

Ожидая ответа, Филимон смотрит на него взглядом инквизитора.

– Малодушия, – произносит он после небольшой паузы. – А ты?

– Все то же самое, брат. – Филимон протягивает лапищу, которой только что вышибал из него дух, и ласково касается его плеча. – Все то же самое.

В юности Дмитрия занимал вопрос, что же такое дружба. Однажды ему попалась книга, написанная христианским философом, чье имя вылетело у него из головы, в которой говорилось, что дружба начинается тогда, когда два человека вдруг обнаруживают, что видят одну и ту же истину. «Так не бывает», – подумал он и забыл о прочитанном. И вот, много лет спустя, вспомнил.

Вместе они прошли через Руанду, Джибути, пески Аравийского полуострова…

– Да, теперь это стало и моим личным делом тоже, – объявил Филимон, закончив перевязку. И свирепо уставился на своего друга. – Нравится тебе это или не нравится.

– Мне это не нравится, – улыбнулся Деметриос. Порез под бинтами еще немного побаливал. – Но я рад, что ты со мной.

Филимон ожесточенно потер пальцами висок.

– Когда я разыскивал для тебя информацию о твоей семье, я не предполагал, что ты захочешь… впрочем, ладно.

– А если бы предполагал?