Пока его волокли, глаза попривыкли к свету.

Большой, пыльный двор, с одной стороны ограниченный каменной стеной с деревянными воротами посередине, с трёх других – приземистыми строениями под черепичными крышами. Одно из строений выдавало своё предназначение валящим из трубы дымом и густым запахом готовящейся пищи. Посреди двора был колодец.

Смуглый человек, одетый в какое-то подобие подгузника, вёл под уздцы красивую гнедую лошадь. В тени галдели и громко смеялись несколько «легионеров». Они вдруг замолчали и с явным неодобрением уставились на пленника.

«Да нет, я не сошёл с ума. Это декорация. Они тут реалити-шоу на древнеримскую тематику снимают, – догадался он. – Но почему тогда все говорят на латинском?!»

Его подтащили к двери, по сторонам от которой торчали два вкопанных в землю древка. На одном был красный вымпел с вышитым золотом орлом, по отчётливой ассоциации – имперским, на втором – несколько позолоченных дисков, поставленных вертикально друг на друга, с искусно вырезанной кистью руки сверху.

Побитый конвоир вошёл в дверь и затворил её за собой. Его напарник отпустил пленника, и тот сразу осел на землю. Через минуту Синий Подбородок вышел и торжественно объявил:

– С тобой будет говорить декурион третьей турмы десятого легиона «Фретензис» Тиберий Куспис Порциус.

– А почему не Марк Туллий Цицерон? Я бы лучше с ним побеседовал, – пробурчал Антон Сергеевич, прежде чем его соскребли с земли и водворили в помещение. Там его поставили на колени, после чего дверь захлопнулась. Теперь глазам нужно было снова привыкать к перемене освещения: в комнате было единственное оконце, больше похожее на бойницу. Свет из него падал как раз туда, где поместили пленника, остальное пространство тонуло во мраке.

Стоять на коленях на твёрдом полу, со связанными сзади руками, было очень некомфортно, он немного расслабился и опустил зад на пятки… Понемногу стала прорисовываться обстановка. Конструкция, похожая на этажерку с витыми колоннами по углам. На её верхней полке – силуэт античного бюста. Массивный стол, заваленный свитками. Над ними… немигающие глаза, вперившиеся ему прямо в лоб. Это было несколько неожиданно: он думал, что один в помещении и вышепоименованный Тиберий Что-то-там-циус подойдёт позже. Он мысленно усмехнулся и уставился в эти глаза таким же немигающим суровым взором. Игра в гляделки продолжалась какое-то время. Вероятно, почувствовав, что это уже выглядит глупо, «римлянин» моргнул, зашевелился и резко прокаркал:

– Твоё имя, разбойник?

– Антоний Сергиус, – исковеркал он на римский манер своё имя. – А разбойником в последний раз меня называла моя бабушка.

– Кто ты такой и что делал в столь поздний час у акведука?

– Ничего, гулял.

– Не смей мне врать! – декурион подался вперёд к пленнику. – Признавайся! Ты гнусный шпион и хотел отравить воду!

– Вовсе нет, – он припомнил разговор своих конвоиров у ямы и решил схитрить, предчувствуя, что рассказывать о том, что совершал вечерний моцион, восстанавливаясь после операции на головном мозге, не стоит. – Командир, если честно, я не знаю, как там очутился. Кто-то крепко приложил меня по башке чем-то тяжёлым. Мне повезло, что я остался жив… Голова постоянно кружится и болит. А ещё я ничего не помню…

Римлянин усмехнулся и облокотился на спинку своего стула, который более походил на эдакий облегчённый, походный вариант трона.

– Это был я. И если бы я хотел убить тебя, твой труп сейчас доедали бы собаки.

Потом резко встал, обнаружив крепкое сложение при небольшом росте и по-будёновски кривые ноги, подошёл к пленнику и выхватил из ножен меч.