Рузгин прихватил автомат и два запасных рожка. Излишняя тяжесть, но безоружными по Дикому миру не ходят. Безоружный – это пасик, добыча, мясо. Уж лучше сразу зазимовать в деревне, покорно ожидая маров.

– Ребята, я смогу идти… – пробормотал Димаш. – Честно… я сейчас встану и пойду…

– Уж постарайся, – процедил сквозь зубы Борис.

Он злился на товарища, и понимал, что злиться глупо: пуля мара могла зацепить любого. Винить надо было себя: зачем сидел в блиндаже до последнего, зачем ждал обещанный вездеход, когда было ясно, что Васильев ничего им не пришлет. Уходить надо было неделю назад, когда начался великий исход, эфир гудел позывными «красных» и «синих», что отступали к вратам. Три глупца (начало анекдота, ха-ха!) сидели в блиндаже, ели консервы (еда делает людей благодушными) и ждали. Апатия… как рецидив… великое равнодушие поселил в их душах мортал. Ждать и есть. Есть и ждать. Никуда не хотелось идти. Даже подняться надо было каждый раз себя заставлять. Где теперь их батальон? Неизвестно.

Рузгин мог еще злиться на себя за приказ отправиться в деревню – в конце концов, не зима, и трое здоровых парней вполне могли обойтись без термопатронов.

Виктор вздохнул. Он тоже мог бы упрекнуть себя. Был недостаточно настойчив утром. Ему не хотелось идти в деревню… Предчувствие… тяжесть… Интуиция его прежде не подводила. Что толку теперь вспоминать? Он давно взял за правило – не истязать себя за промахи. Всегда есть такие, кто причинил куда больше зла.

Собрались только в четырнадцать по абсолютному времени врат. Время в сутках в обоих мирах совпадает с точностью до секунды, когда врата открыты. И если ты не в мортале, не в зоне ловушек… Слишком много «если» в этом мире густых лесов и бурных рек. Слишком поздно они выходят. Но делают вид, что успеют. Выйти сегодня – каждый думал только об этом. «Еще успеем», – повторяли мысленно и вслух.

– Ну, все, пошли! – объявил Рузгин и взвалил на плечи рюкзак.

Виктор последовал его примеру.

Димаш поднялся с трудом. Рука на самодельной повязке, в лице ни кровинки. Губы дрожат. Укол инъектора. Пара таблеток. На стимуляторах долго не протянешь.

Двигай, приятель…

Димаш шагал, как пьяный. Зашатался. Попробовал ухватиться за воздух.

«Держи-ка посох!» Виктор вложил раненому в руку обструганную палку. Тот оперся на палку по-стариковски. Потом пообвык, двинулся уверенней. Тянулся, превозмогая слабость и боль. Желание лечь, свернуться клубочком и не шевелиться. «Иди!» – повторял ему в спину Ланьер. Не будет шагать – бросят одного в блиндаже на растерзание марам. И мары придут. Через день, через два или через неделю после закрытия врат. Они уже и сейчас вьются возле главного тракта. Слетаются стервятники. Но не нападают. Боятся. Ждут. Во-первых, у многих стрелков еще остались патроны. Во-вторых, над трактом до последнего дня будут кружить вертолеты наблюдателей. Они могут обстрелять маров фотонными ракетами, могут вызвать патруль эмпэшников. Мары не будут пока рисковать. Добычи будет вдосталь в первые дни после закрытия врат.

Добыча – все, что движется, все, что с рюкзаками, с поклажей. Оружие – главная добыча. У кого больше оружия – тот и господин Зимы.

Так говорили ветераны, когда их расспрашивал Виктор весной и в начале лета. Портальщик (они ведь любопытные: другие – умирают, портальщики смотрят и «видачат») задавал один и тот же вопрос: что происходит на этой стороне, когда врата закрываются, а здесь, в Диком мире, еще тысячи и тысячи отставших, потерявшихся, брошенных… Или нарочно оставшихся, посчитавших этот мир