И опять перед нами стена на Тибет. И не хребет ящера, но белоснежный пояс раскинулся по вершинам стены. Пояс земли. Поставим стрелу на север. Там должны быть основания горы Меру.
Талмуд говорит, что голубь принес первую масличную ветвь Ною с горы Мория. И гора Мория и гора Меру – в Азии. Здесь начало всего. Здесь начало всех путников, всех искателей. Здесь же воздвигнуто первое изображение Благословенного Майтрейи-Мессии-Мунтазара <Мунтазар – Мессия, ожидаемый мусульманами>. Трижды мощное М. Здесь, поверх всех споров, религии подняли оливковую ветвь нового Мира.
Подошел сам, потрогал – прикоснулся к шатру. Кто этот человек с длинной черной косой, с бирюзовой серьгой в ухе, в белом кафтане? Местный иконописец – лама Пема Дондуб.
«Можешь ли написать нам Благословенного Майтрейю, совершенно так, как в Ташилумпо?» Взялся, и вот сидит на коврике, в уголке белой галереи и различно цветно пишет полный символами лик. Приготовляет ткань для писания, покрывает ее левкасом (мел на клею) и выглаживает раковиной. Совершенно, как русские иконописцы. Так же растирает краски, так же греет их на жаровне, так же втыкает запасную кисть в черные густые волосы. И жена его, из Тибета, помогает ему готовить краски. Итак, в уголке белой галереи расцвечивается замысловатый образ. Все символы укрепляют Благословенного. И страшный, птицеподобный Гаруда, и Ганеши – слон счастья, и Чинтамани – Конь Белый, несущий на спине чудесный камень – сокровище Мира. Целый священный хоровод избранных образов. А на лик и благие руки кладется чистое золото. И так же, как наши иконописцы, поет лама-иконописатель молитвы во время работы. Молитвы усилились – значит, приступил к самому Лику. И еще диво, только возможное в этой стране. В глубоких сумерках, когда наливающийся месяц уже вступает в права, по дому разносятся серебряные звуки самодельной флейты. В темноте художник-лама на коврике переливчато играет перед Ликом Майтрейи-Мессии-Мунтазара. Струны земли.
Бкра-шис-лдинг. Февраль, 1924
Свобода вещей
Вы спрашиваете, зачем мой музей в Америке? Как я сам отношусь, что мои картины прикреплены к чужой почве вне России? Но, во-первых, почему почва Америки чужая? Даже Аляска была русской и добровольно уступлена друзьям. Затем, почему мы будем связывать себя границами старых ограничений. Вся жестокая проволока уже снимается, и наши глаза начинают видеть гораздо дальше. Но теперь самое главное: зачем мы будем говорить об ощущениях человека, когда дело идет о движении предметов, имеющих свою собственную жизнь? Часто мы видим, как предмет, всячески огражденный и сохраняемый, первым погибает, и рядом – вещь, почти выброшенная на улицу, живет века. Слишком долго говорить о внутреннем значении жизни вещей. Теперь особенно важно сказать: как в человеческой жизни, так и в жизни вещей «дайте свободу». Дайте вещам жить, передвигаться и вносить новые условия жизни там, где сейчас они наиболее нужны. Особенно это важно в предметах искусства и науки. Смешны пошлины и заграждения, и запрещения там, где творил чистый дух человеческий. Потому скажем: пусть предметы несут свое пламя очищения там, где сейчас им указано обстоятельствами. Кто может знать, какие причины складывают именно это следствие? И кто может утверждать, что, привязав творения к случайной почве их возникновения или случайности рождения автора, мы готовим для них лучшее место и значение?
Мне особенно легко сказать это, ибо я столько раз говорил о красотах России и указывал все внутреннее значение народа русского. Зачем же не посмотреть теперь в будущее, когда неожиданные, но глубоко логичные мосты строятся между народами. И когда, право, трудно сказать, какой именно камень является лучшим основанием будущих нужных построений. Если я люблю Россию, то почему мне не любить Америку? Если я вижу прекрасные стороны этой молодой страны, наследия Атлантиды, то почему я должен забыть о сокровищнице русской, повитой всеми дарами мудрости Востока? Право, поменьше отрицаний, поменьше невежества – и границы расширятся, и блестящие возможности сами сплетутся в венки красоты, и невозможное вчера станет насущно возможным завтра. Поэтому проще и светлее и во имя труда и красоты будем думать шире. А предметы