Понятно, что я замешкался, но промедление могло вызвать у него подозрение в моей искренности, поэтому я решил с ответом не тянуть.

– Ничего не было, Михаил Андреевич, – сказал я, испытывая непреодолимое желание добавить: «Мамой клянусь!»

– А из-за кого она вены себе резала? Об этом сейчас вся Москва говорит, и вы наверняка слышали.

– Ну да, вчера услышал… от знакомого. Но почему вы решили, что я как-то связан с попыткой суицида Светланы Фурцевой?

– Но вы же не отрицаете факт вашего знакомства?

Всё это начинало походить на дешёвую пародию допроса у следователя. Осталось направить мне в глаза лампу, чтобы добиться полной аутентичности.

– Да, мы знакомы, но между нами ничего не было, и вообще я её не видел… почти год, с того самого банкета после товарищеского матча сборных Советского Союза и Бразилии.

– Но в тот раз вы вместе отлучались из банкетного зала.

– Михаил Андреевич, Светлана попросила меня проводить её до уборной. Я не мог отказать женщине, которая после выпитого не совсем твёрдо держалась на ногах. Проводил – этим всё и ограничилось.

– А вот некоторым бразильским товарищам показалось, будто они помешали вам в уборной своим появлением. Якобы и ваш вид, и вид Светланы говорили о том, что вас едва не застали за чем-то непотребным.

Вот блин, это кто же настучал-то? Манга и Флавио там точно были, ещё переводчик… Может, он и стуканул? Теперь поди разберись… Однако придётся как-то выкручиваться, на фиг мне не нужны проблемы с семейством Фурцевых.

– Не знаю, Михаил Андреевич, что там кому показалось, но ничего у нас со Светланой там не было, – с нажимом на последние слова произнёс я.

– Ну хорошо, – неожиданно легко согласился Суслов, – в конце концов, это ваши дела, хотя, на будущее, прежде чем вляпаться во что-то такое, хорошенько всё взвесьте. Зачастую личное пересекается с государственным… А теперь о делах, так сказать, насущных. Я вчера в какой-то мере неожиданно для себя стал свидетелем бурной дискуссии относительно грядущего музыкального мероприятия. Если точнее, то спора между вами и Екатериной Алексеевной. Проведение фестиваля я практически полностью доверил товарищу Фурцевой, поэтому ваши дебаты открыли мне глаза на кое-какие вещи. Действительно, фестиваль задумывался прежде всего как молодёжное мероприятие, но, ознакомившись со списком исполнителей, соглашусь, что та же Клавдия Ивановна, при всём моём к ней уважении, с такого рода репертуаром не привлечёт на трибуны достаточное количество молодёжи. Что же касается ваших протеже – ансамбля «Апогей» и певицы Адель, – не скажу, что их творчество приводит меня в восторг, хотя до недавнего времени я был не очень-то с ним и знаком. Но и я, знаете ли, стараюсь не смешивать личное с общественным. Мало ли что мне не нравится… Вы согласны со мной, товарищ Мальцев?

– Само собой, Михаил Андреевич. Идеология социализма как раз и пропагандирует идею – общественное выше личного. А после тысяча девятьсот семнадцатого это практически узаконено.

– Хм, а вы с трудами Владимира Ильича незнакомы? Что-то знаете о марксизме-ленинизме?

– Не буду вас обманывать, близко с этими учениями незнаком, но надеюсь когда-нибудь восполнить данный пробел.

– Что ж, похвальное желание.

Я невольно поднял глаза на портрет Ленина, затем перевёл взгляд на висевшее рядом изображение Шелепина. Показалось, что Первый секретарь ЦК КПСС мне заговорщически подмигнул, и я не сдержал ухмылки.

– Кому это вы там улыбаетесь за моей спиной? – подозрительно поинтересовался Суслов.

Он обернулся на стену, тоже глянул на портрет Шелепина, глубокомысленно хмыкнул, будто был в курсе какой-то тайны, и снова повернулся ко мне.