– Может, и так. Может, ты и прав.

Леша прыгнул с телефонной трубкой на диван, закинув ноги на спинку, уложил голову на подлокотник. Задумчиво обвел взглядом комнату – стильную, модную, просторную… для одного. Второму человеку тут явно нет места.

– Я всегда прав, – авторитетно заявил Каверин и тут же без переходов перебросился на интересующую Зайцева с недавнего времени тему. – И я тысячу раз прав, утверждая, что с двумя этими самоубийствами что-то нечисто.

– А где утверждаешь-то? На самом высоком уровне?

Взгляд Алексея зацепился за одежный шкаф, упирающийся верхом в потолок и занимающий большую часть угла возле балконной двери. Там ведь тоже полок на него лишь одного. Ну куда там Любочкины вещи вмещать? А Юрка сказал, что у нее вещей два чемодана и большущая сумка.

Не-ет, ну нет же!

– Какой высокий уровень, дружище, о чем ты? – с горечью воскликнул Каверин и снова цыкнул на кого-то.

– На кого ты там все шикаешь? – не выдержал Зайцев, прекрасно зная, что друг его после развода с женой живет один.

– На кошку, Леша, на кошку. Подобрал тут на днях, чтобы одинокую старость скрасить, – поспешно ответил Каверин и снова заныл: – Кому я мог доложить о своих подозрениях, вот скажи?! Ты что, забыл, как работал?! Удавились бабы, и хрен с ними! Кто позволит дело завести? Конец года! Кому нужны такие косяки?! Это я так, по-свойски, с тобой!

– Но ты вот точно уверен, что с тетками что-то не так?

Зайцев вдруг нервно дернул головой, почудилось, что во входную дверь кто-то тихонечко скребется. Может, показалось, а может, и нет? Спустить ноги с дивана и пойти посмотреть ему было жутковато. Откроет, а там зареванная Любочка с чемоданами.

Что делать тогда?! Что решать?! И прогнать не прогонишь. И принять на ночь чревато. Останется на всю жизнь, а?

– С тетками явно что-то не так. Я в плане головы, – хмыкнул Каверин. – Следов насилия на них нет, это сто процентов, я сам досматривал. Если им помогли уйти из жизни, значит, поняли, что почва благодатна… Нас ведь с тобой в петлю не сунешь запросто так. Так?

– А снотворное забыл? Что, если дамам подсыпали снотворного, а потом аккуратненько в петельку и препроводили? А? Как тебе?

– Именно так и мне, друг Леха, – вздохнул Каверин и зашептал, зашептал что-то, будто бы снова на кошку. – Именно так я и думаю. И мотив будто бы имеется для их устранения: чтобы не мутили бабы воду и не трясли обличительными документами перед порогом прокуратуры. Но!

– Что – но?

– Они ведь и не трясли!

– Документами?

– Ну! Бабуся еще ходила ко мне какое-то время со слезами, а потом ходить перестала. Махнула, так сказать, рукой. Доказать, говорит, у меня ни жизни, ни денег не хватит. А девка-то молодая и вовсе никуда не совалась. Запила, по слухам, с горя, и все. Да ей и отчим не позволил бы с жалобами мотаться. Он же знал, кому дите то досталось.

– Хочешь сказать, что они никому не мешали и не сворачивали кровь? А че тогда?

Тут Каверин снова шепнул что-то милое своей кошке, и Зайцев обеспокоенно приподнялся на локте.

Называть кошку лапуней?! Что-то здесь не то…

Да не может быть! С женщиной он! Чего врать-то? И тут же легкая обида кольнула сердце. Ему Любочку отсоветовал, а сам? Сам что-то затеял?

– Че тогда-то… – Каверин ненадолго задумался. – А не знаю, брат. Тут еще такое дело…

– Какое?

– Бабуся эта была у меня дня за три-четыре до своей кончины и приставала со странными опасениями.

В этом месте Толик утробно хохотнул и звонко щелкнул ладонью обо что-то. И Леша теперь уже точно был уверен: друг про кошку чушь сморозил. Просто не хочет раньше времени языком молоть. Или в присутствии дамы не хочет ее обсуждать. Или у него в гостях снова та самая соседка с верхнего этажа, над которой однажды Зайцев имел неосторожность посмеяться.