– Нет, матушка, не получится. У нас с ним так: либо он меня, либо я его.

– Так ведь опасно же, Тимоша, – взмолилась Марья Ивановна. – С нечистой силой-то связываться! – Она с испугом перекрестилась.

– Не опаснее, чем на войне. Да и заговоренный я. Меня молитва ваша хранит и от булата, и от нечистой силы. – Он вновь поцеловал ее. – Так я побежал к Адашу? – Уже в дверях он спохватился: – Где ж его искать?

– В гостевом доме он…

Тимофей убежал, а Марья Ивановна вслед ему еще долго крестила воздух мелкими быстрыми крестиками.

Взлетев на крыльцо гостевого дома, Сашка вознамерился возвестить о своем приходе солидным стуком в дверь, но она открылась от первого же легкого касания. Пригнувшись, он прошел в сени. Дверь в горницу была распахнута, открывая вошедшему довольно-таки грустную картинку. У окна за пустым обеденным столом сидел Адаш, низко понурив голову, а перед ним стояла на столе его знаменитая походная фляга. Даже случайному человеку, незнакомому с бывшим ордынским мурзой, командовавшим личной царской сотней, и бывшим главным воинским проверщиком в великокняжеском войске, и тому хватило бы одного взгляда, чтобы понять, что пьет этот усатый здоровяк из бывших явно не от радости.

– Смир-рна-а! – что есть мочи рявкнул Сашка, заставив зазвенеть тоненьким, уходящим в ультразвук звоном, все стекла в доме.

Армейский инстинкт повиновения, вбиваемый в каждого солдата буквально с первого дня службы, взметнул старого вояку на ноги, заставив подтянуть живот и выпятить вперед грудь. Пару мгновений он, ошарашенный грозной командой, внезапно пробудившей в нем дремавшие инстинкты, выпучив глаза, таращился на Сашку, после чего, расслабившись, протянул к нему руки, улыбнувшись во всю ширь своей богатырской улыбки.

– Тимофе-е-ей Васильевич… Г-гы, ну ты и шутник!

Оценить подобную шутку мог только настоящий воин. Порой всяким штатским штафиркам кажется, что армейский юмор, мягко говоря, несколько своеобразен, и что проистекает это от того, что люди военные, некоторым образом, гм-м, гм-м… недостаточно интеллектуально развиты. Заверяю вас, что это полная чушь! Просто жизнь у них такая… своеобразная. Ведь недаром гласит армейская народная мудрость: «Кто в армии служил, тот в цирке не смеется».

Сашка подошел к Адашу, и они крепко, по-мужски, обнялись так, как могут обниматься только однополчане, съевшие вместе не один пуд соли и не единожды вместе ходившие по узенькой полоске, отделяющей жизнь от смерти.

Со стороны это было похоже на схватку двух крупных медведей, то наваливающихся один на другого в надежде переломить хребет, то отвешивающих друг другу тумаки и оплеухи такой силы, что обычный человек от них давно бы уже лежал в нокауте.

– Уф, уморил, старый черт, – запыхавшись, наконец вымолвил Сашка, отпихиваясь от своего наставника. – Сразу видно, что на перинах не вылеживался, форму поддерживал. Не то что я.

– Ах дьявол, я и забыл о твоей болезни на радостях-то, – забеспокоился Адаш. – Не повредил ли тебе чего?

– Да нет, все нормально, – успокоил его Сашка. – Болезнь моя была не телесная, а…

– Все понял, – остановил его Адаш, – можешь не продолжать. Но сейчас-то как себя чувствуешь?

– Я-то сейчас в полном порядке, а вот ты, гляжу, не очень… – Сашка кивнул на флягу, стоявшую на столе.

Адаш сразу помрачнел и потупил голову.

– Да уж, – только и сказал он, махнув рукой.

Не единожды Сашке доводилось бывать рядом с Адашем в минуты самых тяжелых испытаний, и никогда раньше старый воин не терял духа, а уж тем более не пытался утешиться горячительной влагой.