Думал-гадал Ермолай Кириенко, как прокормить свое семейство, детей и внуков поднять, да на ноги поставить, чесал в затылке, теребил бороденку, а придумать ничего путного не мог. А тут еще оженились старшие сыновья – Змитрок и Павел, и не пожелали идти примаками в чужие дома, а привели молодух под родимую кровлю. В свое время у Полины, жены Змитрока, родился мальчик. А вскорости и Арина, молодая супружница Павла, подарила ему дочку – Иринушку.

Сам-то Ермолай был к тому времени вдовцом, по дому больше распоряжалась его дочь Фрося: доила коров, варила, убиралась по хозяйству. Теперь вот и невестки стали помогать ей, а свекр внимательно следил, чтобы все в доме шло чин по чину. Снохи его побаивались.

Да все же с годами стал старик сдавать, и хотя по-прежнему мог Ермолай каждый божий день с утра до вечера заготавливать дрова, молотить зерно на току, управляться со скотиной, но постепенно бразды семейного правления переходили в более молодые руки: главой в доме становился Павел.

Змитрок же работал неподалеку на заводе, приходил поздно и домашние заботы его мало касались. Вслед за ним начинали поглядывать на сторону младшие братья – Афанас и Митрофан, подумывая о том, что не худо бы и им найти работенку не пыльную, но денежную, раз уж завещанное пращурами землепашество перестает кормить. Сводить концы с концами семье становилось все труднее. Конечно, ни одни они жаловались на судьбу: это у богатых соседей зимой стояли амбары, полные зерна, голытьба же бегала с лукошком по округе, пытаясь раздобыть хоть что-нибудь съестного под весеннюю отработку у помещиков либо у зажиточных односельчан. Немало таких семей в Морозовке.

И вот как-то раз в воскресный день староста с сельским писарем обходили крестьянские дворы, приглашая всех Морозовских жителей на сход. К полудню многолюдная толпа загомонила на деревенском майдане возле старостиного дома, заглядывающего в ставок яркими наличниками. Степенно здоровались мужики, делились видами на будущий урожай, тихо перешептывались между собой бабы, ребятня галдела и пошаливала – ждали начала разговора.

Пришло на сход чуть не в полном составе и семейство Кириенко. По бокам от Ермолая расположились, как караул, коренастый Змитрок и высокий Павел, чуть поодаль – Митрофан, немного впереди отца – младшенький, Афанас.

– Батя, о чем же нынче гутарить будут? – спрашивал он отца.

– Погодь, сынок, всему свой черед, – ответствовал Ермолай, насупив густые брови и напряженно осматриваясь вокруг, словно надеясь найти выход из затруднительного положения.

– Эй, Ермолай Харитонович, как живешь-можешь? – неожиданно окликнул старика подошедший к нему писарь и, не дожидаясь ответа, заключил:

– Не сдюжит твоя орава в нашей местности, ох не сдюжит.

– Почто так говорим, – сурово спросил Ермолай.

– А то, что с сынами твоими можно недурственно жить, да только не здесь. А я вот что тебе скажу: в Сибирь вам надобно подаваться, в Сибирь. В ходоки…

– Да слыхивали мы про сибирские-то края, – поглаживая бороду, согласился Ермолай, – мол, и жизнь там вольнее, и землицы вдоволь каждому, и народ справный, но страшновато с насиженного места сниматься, чай, не птицы перелетные…

– Вот что, Ермолай Харитонович, к нам чиновник с Чернигова прибыл, бумагу привез, по которой черным по белому значится: которые в Сибирь на поселение по своей воле пойдут, тем недоимки старые списать, там земли от пуза нарезать и от воинской службы отсрочить. Так что кумекай, у тебя четверо молодцов, а война-то она завсегда приключиться может. Японец-то, вишь, на наши острова зарится, али, к примеру, турки полезут… Про то и газеты талдычут. В обчем, Ермолай, смотри и слушай, сейчас этот самый чиновник насчет переселения толковать будет, – писарь похлопал по плечу самого статного из сыновей Ермолая, Павла, и отошел к старосте, о чем-то разговаривая с приезжим чиновником.