Гаврила протянул братанам свою заскорузлую, огрубевшую на здешних морозах пятерню, а Павел, подмигнув, ответил:

– Ты это, вечерком подваливай, вспомним про нашенских…

Гаврила кивнул и, не торопясь, твердой хозяйской походкой отправился к себе по улице деревни, которая пока лишь приблизительно угадывалась в неровных рядах землянок и хат.

Под ясным куполом высокого неба расстилался таежный простор, вдали синели очертания Арчекасского кряжа. Деревня располагалась на южном склоне, на припеке, который давал надежду на неплохой урожай овощей. Тайга в этом месте как бы отступала от пригорка, давая людям возможность зацепиться за этот уголок земли, сделать его обитаемым. В густо поросшей лесом котловине можно было рассмотреть стройные пихты, раскидистые сосны, могучие кедры. Чуть выше, над самыми вершинами деревьев стелилась голубоватая дымка, как будто тайга дышала. В лощине едва проглядывала поверхность реки Алексеевки, которая глухо шумела в темных распадках среди белеющих стволов березняка и зарослей рябины и черемухи.

– Грамотно они разместили улицу, – заметил Змитрок, который сызмальства имел цепкий взгляд. – Целый день солнце будет заглядывать в окна, да и мы будем на реку смотреть-любоваться.

– Да, – отозвался Павел, – только будет ли время любоваться…

«Ну, здравствуй, Сибирь-матушка, принимай гостей…» – и каждый в эту минуту думал о той непостижимой воле судьбы, которая привела их сюда.

– Ладно, давай-ка будем ужин готовить, – первой опомнилась Полина.

Пока хозяйки готовили, мужики выбрали место для землянки, вбили колышки с таким расчетом, чтобы рядом разместился со временем добротный дом, о каком они мечтали еще у себя в Морозовке.

Афанас развел костер, пламя взметнулось вверх, с хрустом пережевывая сухие ломкие веточки лиственницы. Митрофан занимался лошадьми: распряг их. От усталости кони тяжело кивали, изредка пофыркивая и принюхиваясь к новым запахам. Митрофан сходил к реке и принес ведро холодной мутноватой воды. Ведро подвесили над костром. На жарком пламени вода быстро закипела, густой пар поднимался над костром, перемешиваясь с горьковатым смолистым дымом. Над головами в верхушках сосен еле слышно шумел ветерок. В скором времени предстояло очистить площадку.

Костер приветливо потрескивал, иногда выстреливая угольками в собиравшихся возле него поселенцев. Похлебка кипела в ведре, выплескиваясь через край, и, вскоре, сняв пробу, Полина скомандовала:

– Мужики, можно снимать, готово.

Когда все уселись кружком вокруг костерка, Павел достал бутыль отцовского первача, плеснул в глиняные кружки и, поднявшись, со значением сказал:

– Будем здоровеньки на новом месте!

– А места тут славные! – отозвался Змитрок. Павел приобнял зябко кутающуюся в шаль жену, неотрывно глядевшую на огненные сполохи костерка, и шепнул:

– Ты выпей – все теплее будет.

Она отхлебнула из кружки, от крепкого самогона перехватило дыхание, но тут же тепло стало растекаться по всему ее телу, измученному дорогой и неизвестностью.

– Павлюк, а здесь поди и ведьмеди есть? – обратился к старшему Афанас.

– А как же! – раздался из темноты голос Гаврилы Чеснокова. – Только что по улицам не бегают.

Он подсел к честной компании, принял из рук хозяев кружку, со вкусом разломил краюху хлеба, вздохнул: «Черниговский помол».

Потекла неторопливая беседа про тех, кто остался на родине, про то, что надо учесть, обосновываясь в здешних краях.

Афанас, которому не давала покоя мысль об охоте, снова не удержался от вопроса:

– Братка, а мы на ведьмедя пойдем?

– Непременно.