– А родители?

– А нет родителей. Рано ушли… Братьев и сестер нет. Вот так. Пойдем ужинать. Набери воды в чайник. А я пока картошки почищу. У меня котлеты есть вчерашние. Надеюсь, ты не против вчерашних котлет…

Вот так началась моя жизнь в доме Марии.

Первую ночь я провел беспокойно – опять сны, опять видения. То мелькала рыжая девушка, и как будто я ее знал, но как только тянул к ней руки, она исчезала. Привиделась Мария – обнаженная, верхом на странном существе с крыльями. Ну тут уже понятно – сколько времени я уже без женщины, и… а что «и»? И сколько времени я без женщины? Год с лишним? А до этого? А до этого не знаю. Ничего не знаю. От ярости, бессилия, хотелось просто сломать чего-нибудь. Может, и вправду схожу с ума? Сразу успокоился, замер, а потом откинул тонкое одеяло и сел на краю дивана. Отдышавшись, встал и пошел на улицу.

Ночной ветерок охладил мое вспотевшее тело, и я потянулся, расправляя мышцы. Потом подошел к турнику, стоявшему у ворот, подпрыгнул, повисел на нем и стал подтягиваться, выгоняя беса из своего ребра физическими нагрузками. Бес все не уходил, изгнать облик Марии на грифоне я не мог. Грифон? Откуда всплыло это название? Грифон… Покатал на языке, сказал вслух несколько раз. Когда-то я частенько выговаривал это слово. Уверен.

Спрыгнув с турника, заметил слева от себя какое-то движение – будто колыхнулась занавеска. Насторожился. Потом усмехнулся – чего испугался? Как будто кто-то на меня собрался охотиться. Кому я нужен? Мария подглядывает – не начал ли я маньячить. Все-таки ведь психбольной. Интересно, она комнату запирает? А чего это я про комнату… ой, ой, как все запущено. Что у нас самое действенное от излишнего возбуждения? Правильно – холодный душ.

Сняв с себя трусы, шагнул в душевую, открыл воду и несколько минут стоял под прохладными струями. Вода еще не до конца остыла – днем она была вообще горячей, как будто ее специально нагрели, теперь же она едва тепленькая. Приятно.

Растершись полотенцем и отбиваясь от внезапно налетевших комаров, пошел в дом, плотно прикрыв за собой дверь. Дома было тихо – никто не подсматривал из-за занавески, никто не ходил по половицам. Прошел к себе и снова улегся на постель, вытянув ноги и закинув руки за голову. Сон не шел, я стал обдумывать, как жить дальше, запутался в размышлениях и… уснул.

Весь следующий день мы с Марией ходили по инстанциям. Она специально взяла отпуск за свой счет – целую неделю. И я понял – зачем неделю, когда попал в паспортный стол, где толпа народа благоухала испарениями не очень чистых тел в сорокаградусной жаре. Мария стала искать какую-то свою знакомую, нашла, вызвала, поговорила, отведя в сторону, и что-то сунула ей в руки – видимо, мзду. Затем мы сходили сфотографировались на паспорт в фотоателье – и нам сказали, что снимки будут готовы только завтра. Вернулись в паспортный – составили документы и сдали этой знакомой, сказав, что фото донесем завтра. И только потом поехали домой.

Трамвай, колыхаясь и громыхая сочленениями, несся между домами, я смотрел на рельсы, горбатые и кривые, как будто те, кто их клал, были террористами, озабоченными гибелью всех пассажиров этого странного сооружения. Зрелище было настолько отвратительным, что я недоумевал – почему пассажиры не замечают, что передвижение по таким рельсам опасно? Но, оглянувшись по сторонам, понял – все привыкли. Все привыкли к горбатым рельсам, к помойкам возле домов, к сиденьям, из которых какие-то твари выдрали поролон и набросали его на пол. Я не знал этой жизни, но чувствовал, что эта жизнь неправильная, так жить нельзя, так не могут жить люди.