– Неправда! – возразил отец. – Не было такого! Даже в самые тяжелые времена, когда мне приходилось туго, я и помыслить не мог, чтобы обойтись без кофе к завтраку!

– Да уж, – пробурчала Шарлотта, – только тогда приходилось заваривать его и во второй, а порой и в третий раз, да добавлять побольше мелассы[1], чтобы хоть чем-то пах! Не кофе, а бурда!

– Ты сегодня не в духе, – решил старик. – Колешься, словно гвоздь в подметке! А приветливости в тебе, дочка, ровно столько, сколько в мотке колючей проволоки! Знал бы заранее, рта бы не открыл, вот так-то, Чарли!

– Можно подумать, я тебя об этом просила! – буркнула она.

– Почему бы тебе в таком случае не проехаться верхом и не оставить своего бедного старого отца наслаждаться завтраком в одиночестве?

– Потому что в этом случае единственное, что мне останется, – это переживать из-за наших негров, – невозмутимо ответила она, подперев подбородок ладонью.

– Но, Чарли, милочка, если они так тебя огорчают, почему бы тебе не собраться с духом и не рассчитать их?

– У нас в семье это не принято, – со вздохом отозвалась она. – Ты сам только ворчать умеешь!

– Тогда к чему огорчаться из-за такой ерунды? – спросил он ласково.

– Просто я потеряла человека, которого любила, – пояснила Чарли. – Назад вернулась только его тень.

– А ты плюнь на него! – посоветовал отец. – И заведи роман с другим, да поскорее! В конце концов, насколько я помню, с тех пор как ты выросла, вокруг тебя вечно крутится не меньше дюжины молодых идиотов! Вся эта свора раньше гоняла моих свиней, пугала коров, тоннами пожирала мои яблоки, а теперь галлонами пьет мое виски так, что хватило бы, наверное, для полива нескольких акров пшеницы, и все из-за того, что ты выросла всего лишь наполовину такой же хорошенькой, какой была твоя мать!

– Большое спасибо! – хихикнула она. – Похоже, тебе не терпится спихнуть меня замуж за кого-нибудь из этих ослов! Ну и славный же выйдет союз, если любви в нем – кот наплакал! К тому же я вообще пока что не собираюсь замуж, если хочешь знать!

– Если не собираешься в ближайшее время выбрать себе мужа по сердцу, то могла бы по крайней мере подучить грамматику! – отрезал он. – Да если кто услышит, как ты говоришь, нипочем не поверит, что ты когда-то ходила в школу!

– Не переживай, – отмахнулась дочь. – Раз в неделю и я говорю правильно. А все остальное время болтаю, как вздумается. Если ты насчет моего выговора, так что мне до него? Скажи на милость, какое дело наречию, если им попользуются как прилагательным? Слову-то от этого ни жарко, ни холодно, да и мне, кстати, тоже. К тому же и ниггеры так меня лучше понимают. Словом, все счастливы, а это самое главное!

– А я вот подметил, что молодой Честер Бент порой морщится, когда слышит кое-какие твои словечки, – заявил Дэнджерфилд.

– «Молодой Честер Бент»! – фыркнула она насмешливо. – Да он проглотит, если я заговорю на ломаном индейском, как команчи, только бы за мной стояли денежки Дэнджерфилдов!

– Вот так всегда! – ухмыльнулся старик. – Вечно ты подозреваешь какие-то низкие мотивы там, где другие видят только высокие стремления! Говорю тебе, с парнем все в порядке!

– Да неужто? – огрызнулась она. – А кстати, кто это там пробирается через наше поле?

– Мне нет дела до того, кто это! – отмахнулся старик. – Послушай меня, девочка, Честер Бент – один из лучших.

– Такое впечатление, будто он гонится за кем-то, – не слушая его, продолжала Шарлотта, – или сам пытается удрать.

Дэнджерфилд наклонился вперед, чтобы разглядеть хоть что-то сквозь узкий просвет между деревьями, которые высоким забором окружали их фермерский домик. Он увидел всадника, безжалостно нахлестывающего измученную лошадь, а та лишь мотала головой, от усталости одинаково равнодушная и к уговорам, и к шпорам.