«Снайперский у Генки глаз, – думал Юра, все так же, сквозь смеженные ресницы наблюдая за тем, как она вместе с остальными сестричками и докторшами нанизывает мясо на шампуры – быстро и ловко, как бисер на шелковые нити. – В самом деле, симпатичная. И глаза не померещились…»

Глаза у Оли действительно были такие точно, как он вчера разглядел в перевязочной: большие, удлиненные к вискам, и с этим трепетным выражением… Юра видел, что она часто взглядывает на него – вскидывает на мгновение голову, отрываясь от своего занятия, и тут же снова склоняется над шампуром, или тянется к кастрюле с маринованным мясом, или вскакивает и бежит к мангалу относить готовый шашлык. А потом возвращается и снова поглядывает на него.

В одно из таких мгновений – когда Оля смотрела на него – Юра открыл глаза и быстро, пружинисто сел. Она смутилась, тут же отвела взгляд, а он улыбнулся. Ему было смешно – как будто он, взрослый, поймал маленькую Полинку, таскавшую из буфета конфеты, и та искренне уверена, что он недоволен.

– Все, хлопцы, закусить пора! – пригласила наконец Катерина Данильчук, ассистентка из ожогового – та самая, что неровно дышала к Гриневу и всегда справлялась о нем у Гены. – Шашлыки доходят, напитки и холодные закуски поданы!

Расстеленная на траве скатерть была уставлена мисочками с острыми корейскими закусками, которые покупались на рынке ко всем гулянкам и которые Юра очень любил, особенно под водку. От них слезы выступали на глазах – от пекинской капусты, жгучей моркови, папоротника со специями, по-особому приготовленных морских гребешков.

Было как раз то недолгое и приятное время любой коллективной пьянки, когда никто еще не осоловел, не обозлился неизвестно на что, никто не требует, чтобы все по очереди боролись на руках… Когда всем еще просто весело, с аппетитом поедаются шашлыки, все беззаботно смеются, бренчит гитара, Генка сыплет шутками и заигрывает со всеми девушками подряд, а не уговаривает одну какую-нибудь удалиться с ним в лесок.

Юра за то и не любил общие пьянки, что такое вот время кончалось слишком быстро.

Сегодня Рачинский явно «окучивал» Олю. Он все время садился рядом с нею, что-то шептал ей на ушко, отводя рукой ее недлинные, прямые и блестящие черные волосы, восклицал:

– Олечка, Олечка, что это ты села на уголок? Замуж, что ли, не хочешь?

– Пускай сидит! – сердито поглядывая на Рачинского, возражала его нынешняя главная пассия, процедурная сестра Люба Яровая. – Почему это – замуж не выйдет? И по-другому говорят: на углу сидеть – свой угол заиметь!

Но Генка уже обнимал Олю, притягивал к себе, как будто бы заставляя отодвинуться от угла скатерти. Юре неприятны были эти Генкины уверенные жесты – в общем-то ведь такие же, как всегда. И он чувствовал, что ему не из-за себя неприятно все это видеть, а вот именно из-за Оли.

Та смущалась, робко пыталась отстраниться от начальника, и тут же еще больше смущалась своих попыток – конечно, безуспешных.

К тому же оказалось, что она совсем не пьет – ни портвейна, который ей настойчиво предлагал Гена, ни тем более водки. И ей самой неловко было оттого, что она не выпивает в компании, как будто строит из себя не такую, как все, – это тоже чувствовалось.

– Я просто не могу, Геннадий Викторович, – отбивалась она от Генкиного угощенья. – Ну конечно, я вас очень уважаю, но я просто не привыкла к спиртному, честное слово, у меня и мама не пьет, и бабушка…

«Свинья Генка, – подумал Юра, прислушиваясь к Олиному голосу. – И Любка вся кипит, аж веснушки побелели, и этой не в радость».