Я забыл про кострище и бросился обратно в дом, оскальзываясь на мокрой траве. Грохнулся в коридоре, запнувшись о коврик. Кое-как сковырнул грязные сапоги с налипшими повсюду травинками, вскочил на ноги и бросился в мамину комнату, не замечая черных следов, которые мои ладони оставляли на дверных косяках и ручках, и того, что с одной ступни слетел пластырь и она снова начала кровить.

Стол я разобрал буквально по винтику. Начал с ящиков, потом перешел на стенки. Но обнаружил, увы, только пару завалившихся за ящики листков бумаги – распечатки каких-то старых счетов. И все. Никакого потайного отделения или конверта, приклеенного скотчем под столешницей. Ничего. Только одна-единственная фотография, лежащая посреди хаоса деревянных ребер и панелей. «Крестины Ноа». Трое детей и мамина парящая над их головами немая улыбка. Джоконда, чтоб ее. Гребаная Джоконда!

Я пнул ближайший раскуроченный ящик. Вскрикнул то ли от боли, то ли от отчаяния и повернулся к штабелю запакованных коробок с мамиными вещами.

Мне потребовалась секунда, чтобы осознать: я понятия не имею, что и где в них лежит и какие сюрпризы могут скрываться внутри. Я не проверял карманы одежды. Не заглядывал в сумочки или носы туфель и голенища сапог. Не открывал книги, которые брал с полок. Мне, черт возьми, даже в голову не пришло взламывать пароль на мамином стареньком ноуте – я просто тупо переустановил на нем винду, чтобы удалить личные файлы.

Хрустнув пару раз шеей, я сунул фотку с крестин в карман штанов, подхватил с пола самые большие ножницы и бросился в атаку на ближайшую коробку.

Распотрошить упакованное у меня заняло чуть ли не вдвое дольше времени, чем до этого – распихать все по картонным ящикам. Теперь я просматривал каждую складочку, каждый кармашек, открывал каждый футляр с украшениями, перелистывал каждую книгу, прежде чем бросить ее на пол, во все растущую груду вещей.

В моих поисках не было никакой системы. Вряд ли я даже сознавал, что конкретно ищу. Я просто метался по комнатам, утопая в цепляющихся за меня рукавами свитерах, спотыкаясь о туфли, путаясь в ремешках сумок, топча белоснежные страницы любимых маминых романов, взывающих ко мне очеркнутыми ее рукой строчками.

В конце концов, совершенно отчаявшись и выбившись из сил, я повалился на кучу одежных потрохов где-то между прихожей и гостиной. Последняя коробка была перевернута вверх дном и выпотрошена, а я ни на йоту не приблизился к разгадке фотографии. Могло ли случиться так, что мои предполагаемые сестра и брат погибли в аварии вместе с отцом? Но почему мама никогда не упоминала о них? Почему прятала от меня эту фотографию – эту и, возможно, другие, сгоревшие в костре вместе с пинетками и черт знает чем еще.

Безуспешные раскопки убедили пока только в одном: скорее всего, фото со дня крещения должно было разделить участь сожженных документов, просто оно завалилось за заднюю стенку ящика, и мама его не заметила.

А что, если вся эта история с аварией – ложь? Ведь если мама соврала мне в одном, то могла соврать и в другом. Что, если и отец, и брат с сестрой живы? Просто мама не хотела, чтобы я знал о них, не хотела, чтобы мы общались. Может, они с папой развелись? Двое детей остались с ним, а меня она забрала и уехала куда глаза глядят. Сплошь и рядом бывает, что детей делят после развода. Вот только, чтобы от них скрывали существование друг друга, я вроде не слышал. Почему, ну почему все-таки она это сделала?!

Со злости я пнул стоявшую рядом наполовину разобранную коробку. Та опрокинулась, взмахнув картонными крыльями, и обрушила стопку книг на полу. Одна из них, толстая в желтой обложке, грохнулась прямо мне на ногу, больно саданув острым углом, и раскрылась, демонстрируя подчеркнутый красным текст: «Люди, как правило, не отдают себе отчета в том, что в любой момент могут выбросить из своей жизни все что угодно. В любое время. Мгновенно»